Лекция 3. Т. Манн (продолжение). "Доктор Фаустус"

ruticker 04.03.2025 15:25:10

Текст распознан YouScriptor с канала Арсений Дежуров

распознано с видео на ютубе сервисом YouScriptor.com, читайте дальше по ссылке Лекция 3. Т. Манн (продолжение). "Доктор Фаустус"

Уважаемые присутствующие, мы продолжаем разговор, начатый в прошлый раз. Я почти ничего не успел рассказать про Томаса Манна, вернее, почти ничего из того, что хотел рассказать. Поэтому я завершаю мою тему о Томасе Манне, завершая разговором об избранных страницах из самого его известного романа, самого знаменитого романа — это величайшее произведение XX века, роман, который называется *Доктор Фаустус*. Я останавливаюсь только на одном аспекте этого романа, очень важном для понимания текста в XX веке. Ибо то, что мы с вами... я преподаю, а вы слушаете, это скорее не история литературы. Заметьте, здесь очень мало дат, и мало того, я очень плохо помню, кто из писателей когда родился, женился, развёлся, когда у него появился первый ребёнок, второй ребёнок, более детей, вторая жена, вот третий ребёнок и так далее. Я очень плохо это помню и не считаю, что это важно. Это нельзя оправдать. Я как специалист по истории литературы должен бы всё это знать. Это возможно объяснить, а не оправдать. Дело в том, что я очень плохо помню, когда что происходило со мной. Я затрудняюсь сказать, когда я окончил школу, когда моё сердце было разбито в первый раз, второй раз, третий раз, четвёртый, более раз, н раз. Вот н штрих раз, я это право слово. То есть просто поэтому сразу вам сообщаю, как бы самое главное о себе: героическая личность, трагической судьбы, которая читает вам лекции по исторической поэтике. Я разбираюсь... Что ты обо мне говоришь, как будто моя красота сложена из каких-то странных элементов. Так вот, нас интересует, как сделан текст. Текст — это главное в литературоведении. Текст — это то слово. Мы его произносим на французский манер, говорим *дискурс*, если особо... Да, если особо хотим. Вын, не знаю французского языка. А если на английском, то *дискурс* — это неправильно. Но, то есть, вы помните, да? То есть я вам сообщаю это бессмысленные знания, затем чтобы вы могли всех вокруг себя поправлять, если вам это потребуется. Опять-таки для того, чтобы возвели самим правильно говорить *дискурс*, *диску*. Вот и главное — это текст, и это слово текст очень нам помогает, нам литераторам, в том, чтобы некоторое время, ну хотя бы чуточку дольше ощущать себя наукой. Ибо литературоведение, конечно, самое мутное из наук, с которыми я соприкасался. Непонятен предмет исследования. То есть это что, собственно, мы изучаем? Вот XX век находит... Это подходящее слово — текст у нас в руках. Текст, а кто его написал — это совершенно неважно. Уже в X веке догадывались писатели, что, кажется, они не очень важны по сравнению с тем, что они написали. То есть, вообще говоря, писателю хорошо бы, сказали несколько писателей, первым из них, по-моему, был Бальзак, что хорошо бы, чтобы писатель умирал сразу после того, как завершает свою книгу. Потому что иначе потом он наплеч от вам ещё такого о том, что он хотел сказать. То есть вы думаете, что он отразил здесь проблемы современности, что он вам рассказал про уходящее дворянство и приходящее купечество, или он вам душу свою раскрыл. А выясняется, что в основе лежал какой-то заурядный скучный анекдот из его жизни. И если всё сводить к этому анекдоту из его жизни, то великое произведение не получается, как его бы не получилось из новеллы Томаса Манна, о которой мы не договорили в прошлый раз. Я обещал вам, что сделаю хоть какие-то выводы из рассказа об этом величайшем произведении мировой литературы — это новелла *Смерть Венеции*. Я напоминаю, в основе этой новеллы локальная история из жизни Томаса Манна о том, как он влюбился в красоту и одухотворенность юноши, почти мальчика, с которым никогда не перемолвится. И словом, это история, которая оказалась поддерживаемой и историей о Мари Маске легии, когда старый Гёте влюбляется в совсем юную девушку, и смертью Вагнера, который происходит в Венеции, и только что смертью Малера, густого Малера, любимого композитора Томаса Манна, которая повлияла на эту новеллу. Всё это вместе, этот импульс к появлению литературы, неважен по сравнению с текстом. У нас в руках текст, нам неважно, кто его написал и что было импульсом для создания этого текста. С вами пережили уже век, мы понимаем, что если мы хотим заниматься литературоведением, а я вижу мои любознательные Почемучки, что именно этого вы хотите, то мы должны понять предмет нашего исследования — текст. Почему этот текст? В данном случае вопрос ставится довольно просто: почему этот текст новеллы о самом, которая рассказывает нам про судьбу всей немецкой культуры? Это рассказ о столкновении с идеалом. Да, Ярик, вопрос. А почему это текст? Прото это один из импульсов, это то, что нам называет Томас Ман. Томас Ман был величайшим умом века, и он прекрасно знал, влюбиться в на старости лет в селет. Нет, не особенно. Но если это отношение к Гёте уникально в жизни, Гёте было уникально, так скажем. Но почему-то нас интересует, когда это происходит именно с Гёте. Да, если лучше всего, чтобы об этом рассказал Томас Ман или сам Гёте. Так что возникает вопрос: ну а если бы это был рассказ о влюблённости пожилого писателя вроде Гёте в юную девушку, вроде его возлюбленной? Нет, они между ними была пропасть. То есть между смертью Гёте и рождением Томаса Манна огромный промежуток времени. Да, то есть умират в году, вот, а Томас Ман рождается сильно позднее. Вот посмотрите в словаре, угу, вот я очень люблю даты. Но это никакой взаимности. Всё, где есть цифра больше одной, вызывает мою филологическую тревогу. И почему чем так важен образ юноши, мальчика, для мировой культуры? Дело в том, что если мы с вами обратимся к самому началу европейской этики, то она начинается в литературе с самого знаменитого, самого одухотворённого *Симпозия* или *Пира* в русской литературной традиции. Это семь рассказов о любви на Перу у драматурга Агафона четвёртого из великих греческих трагиков, от которого до нас не дошло ничего, кроме разрозненных фрагментов. Собираются уважаемые люди, собирается юноша Федр, красавец, не не Бог весь какого ума, но любимый, любящий ученик Сократа. Это врач Эрик Симахин. Все ожидают Сократа, который придёт на этот праздник, а Сократ задерживается. Приходит он, говорит о любви, а потом появляется Алкивиад, выпивший военачальник, который произносит в честь Сократа самую вдохновенную речь, полную любви. Настоящая речь ученика своему учителю, особенно если он первый прочел, как и второй, ночь выпили. Вот. Но когда мы читаем этот диалог Платона, то мы находимся в некотором замешательстве. Как скажем, Алексей Фёдорович Лосев, который пишет: "И вот здесь у Платона должна появиться женщина, но она опять пишет мальчик". И Алексей Фёдорович очень огорчён этим обстоятельством, потому что такой уважаемый писатель, как Платон, на котором стоит, который был признан христианином до Христа, портрет Платона представлен на Западном порте по собору Московского Кремля вместе с Сократом, Энием, Лисимахом и другими мыслителями. Фреска Платона в темнице есть в Горно-Витой палате Московского Кремля. В Западной традиции его принято было называть эпохи Возрождения Божественный Платон, Божественный Аристотель. Считается, что когда Господь сошёл в ад в Великую пятницу, то в течение двух суток он выводил на белый свет, ну, естественно, библейских патриархов евреев, но было Горько оставлять там всё-таки греков, потому что евреев мы все очень любим и ценим. Да, они научили нас, как бы, слову и вере. Вот, а сомнению в вере и цифре учили нас греки, и их как-то очень жалко там оставлять. Поэтому лучше греков и римлян, наверное, Христос уж точно вывел, всё-таки он все благ, да, как бы потомственный бог и всё благого характера. Так что наверняка уж Платона с Аристотелем он вывел. Дан, который писал на 200 лет, скажем так, раньше Платона. Аристотель ещё находится в преддверии ада, они не испытывают мучений, кроме нравственных, потому что не знают таинства крещения. То начиная с высокого Возрождения, с XV века, это Божественный Платон и Божественный Аристотель. Так вот, Платон — это самый одухотворённый из писателей. Что вам сказать про... и в красоте, в понимании красоты два идеала. Первый, более древний — это красавец-атлет до 20 лет. Это я вас уже предупреждал, что тут вы, я вижу, пригорю. Потому что до той поры, покуда у юноши не начинает расти борода, да, с той поры, как у мальчика растёт борода, он уже должен вызывать восхищение своим умом, своей гражданской доблестью и так далее и так далее. Но не красотой. Юноши зацветают в 14 лет. До той поры Платон пишет об этом в своём одухотворённом чте, в диалоге следующее, что влюбляться в несовершеннолетних, то есть в детей до 14 лет — это напрасная трата времени и денег. Не является пропагандой, это заявление, цитирую Платона. Вот, нет смысла того, что тратить, вы сами разберётесь. Короче говоря, да, я просто пересказываю то, на греческом, да-да-да. Угу. Итак, что с 14 до 21 года — это пора цветения мужской красоты. А дальше греки находятся в ожесточённых спорах, которые всегда заканчиваются примирением. Говорят: "Пусть люди образованы, привет, мои радные образованные философы, пусть они влюбляются в юношей, да, пусть люди обычные, простые, влюбляются в девушек, что тоже неплохо". Как вы понимаете, ли, в греческой культуре, как ни верти, греки очень любили женщин, иначе бы так много их не было. Греков, я имею в виду. Так что одно дело этика, другое дело практика. Вот чем прекраснее отношения. Дружбы Платон называет это, это качество дружбы и любовью. Это в греческом понимании, человек более избирателен. Влюбиться можно, как вы уже поняли сами, без моего участия, во что угодно. Да, и дальше: "Любишь, любишь, любишь, любишь". А что касается дружбы, то она более избирательна. А второе, вторая причина, опять в диалоге указана: дружба лучше, чем любовь, потому что она взаимно всегда, к сожалению, не является конституциональным качеством любви. Вот это приятная побочка в редких случаях. Что же касается дружбы, то не бывает такого, чтобы один дружил больше, другой меньше, потому что тогда это уже называется более нежными словами. Вот, в античной философии. Итак, да, второй идеал прекрасного — это женщина. Взрослая женщина расцветает позже, чем мужчина. Красота мужчины недолговечна, она сиюминутная, она стремительная. Если она старше, это уже... на это греки смотрели, кстати говоря, коса. Как может мужчина влюбиться в бородатого мужчину? Это странно. И впрочем, грех задавали философам вопрос: "А почему бородатые философы не любят других бородатых философов?" Да, на это Платон отвечал несколько путано, но красиво: "Любовь — это желание красоты", — отвечал он. Согласитесь, это поэтично. Платон был, кстати, и поэтом, к сожалению, плохим. Вот, но поэтический дух в его строке несомненно присутствует. А юноша, как благодарно, с благодарностью ты удивишься. Опять-таки в нашем представлении о любви это очень странно, когда один говорит: "Я тебя люблю", а другой ему отвечает: "Спасибо". Правда, Бочко? Да-да-да, это правда. Нам кажется, что наградой за любовью может быть только любовь. В античной этике это влюблённость старшего, ибо, как педагог, вам скажу, надо детей очень любить, чтобы их терпеть. Это невозможно, потому что ради наживы связываться с детьми — это странно. То есть нужно, да, к этому тут без симпатии какой никакой к детям не обойдёшься, потому что иначе это ад, конечно, это ужас. Я всё время вас предупреждал, чтобы вы не связывали с женщинами, но и дети — это тоже хочу сказать. Вот, угу, вот верьте мне, у меня стаж, сколько я жизни отдал этих маленьких человеческих личинок. Вот потратил. Ну а что делать, всё, теперь поздно отступать. Так вот и дети. Да, мужская красота скоротечна, а женская долгая. Жена толь рает годам молодости, да, а дальше она желанна и после пятидесяти, если она прекрасна. Так что ещё как раз, то есть пора цветения ещё не наступила, мои дорогие, конечно, это пока только лишь это чистая разминка перед тем, как вы сейчас. Вот так что даже не думайте до 28 лет, вообще как бы забудьте это. Даже не красота, это красотулечка какая-то. Да, это просто, это ерунда. Брось этим заниматься. Хорошо, что вы, да, избрали своим поприще чтение книжек. Как раз пока можете потратить до 28 лет свою жизнь на книжки. А вот дальше оттянешь логами, это не так совсем. Вот это персонажи. Вот, ага. Так вот, читали, да? Молодцы. Я же говорю, филологи. Так вот, и вот представление об идеале. Идеальная любовь — та, которая, то есть нематериальная любовь, наиболее охово. Это логично, это логично. Отношения, но в лучшем случае всегда обрекают на материальное. Потому что от женщины что бывает? В лучшем случае дети, горшки, тряпки, всякое материальное ерунда. Отношения между влюблённым мужчиной и благодарным юношей, который, собственно, называется платонической любовью. Эти отношения не нуждаются, существуют до той поры, покуда существуют сами отношения. Эши вот о чём говорит нам Платон. Не только об этом я вам говорю, что это величайший ум, который говорит о величайшем чувстве, величайшем, дошедшем до нас произведении, произведении *Пир*. И вот классических женщин никаких не бывает на самом деле. Идеала женщины не бывает. Вот идеал юноши есть, идеальный юноша есть, его сформировала Великая Ласика Грея. Идеал женщины не был создан в классическую пору. Поэтому вы, если попытаетесь сейчас, чтобы вы не думали, приставив палец ко лбу, вы никогда не вспомните, у вас не возникнет ничего при словах "классическая женская красота". Правильно? Потому что её нет. Есть только классическая мужская красота. Она посчитана при помощи циркуля, линейки в веках, и с той поры она... Мужская красота одна. И красивый мужчина — какой? Это тот, который готов к труду и обороне. Труд — это физический труд, почётный труд. Для вас, вообще говоря, это, конечно, скотоводство и земледелие. Слава Богу, что вы птиц высокого полёта, вы не пользуетесь никакими предметами, кроме циркуля и линейки. Это не вот позорно использовать другие предметы, потому что это отдаёт рабством. Когда у человека появляется какое-то орудие труда, если он не Соха, не посох, не Соха, не да, стол, стул, не стул, не не, да, не циркуль, не линейка, то всё остальное свободному человеку в руках держать, вообще говоря, не пристало. Это не очень хорошо, потому что это рабство уже. Итак, идеал. Да, идеальный человек — этот юноша до 21 года. Он должен быть, естественно, добродетелей, то есть почитать закон, богов, Отечество и семью. Он должен обладать телесными качествами, красоты, силы и ума. У него должны быть и внешние качества, в которых он должен родиться. И что вы? Я вижу про шляпи большей частью. Это, конечно, власть, богатство. Ну, во всяком случае, остаётся третье — это друзья. Здесь можно кое-что уладить. Вот, итак, у вас в распоряжении 10 качеств, которыми должен обладать юноша. Да, одухотворяется ли, то есть идеал прекрасного, сформулирован культурой как идеал мужской. А женский идеал красоты и прочее, он будет дальше размазан по всей мировой культуре. Изучать женщину гораздо на протяжении культуры, потому что у неё столько точек зрения. С юношей разобрались в веках, а с женщиной до сих пор не могут уладить отношения. До сих пор непонятно, какой она должна быть. То есть всякий раз каждая эпоха придумывает что-то новое относительно женщины. Вкусы, опять-таки, это зависит не от столько не только от вкуса, но от того, кто смотрит. Когда мы говорим про женскую красоту, мы чаще всего рядом ставим имя мыслителя, а лучше всего художника. Так-то, вообще говоря. Ну ладно, слушай, не про женскую красоту речь. Я не хотел бы меня хотите загнать в это отводной арык моей лекции. Вот, подождите, говорим с вами о новелле Томаса Манна. Почему юноши? Потому что Густав фон Ашенбах, этот одухотворённый немецкий писатель, чьи произведения изучаются в школе, которого зовут фамилия которого сходно с именем самого известного средневекового немецкого поэта, писателя эпического Вольфрама Эшенбаха, Густав встречается с идеалом. И этого столкновения он не выдерживает. В тот самый... То есть что у тебя не складывается? Опять, что такое Тота? Но я вам рассказал о том, почему идеал представлен юношей, а не девушкой. То есть это самое древнее, вероятнее всего, это самые древние представления об идеале прекрасного, которые нам даёт греческая этика. И эстетика, а Томас Ман, как раз и встречает. У него встреча... Ты читал, знаешь, про что бой литературой? Он встречает этот идеал в образе Таддео. Он, особо духовное существо, не выдерживает этого столкновения, превращается во что? Он превращается в тот отвратительный образ накрашенной, которого он видел на пароме. Он превращается в потребителя, который готов ради обладания предметом своей любви пожертвовать самим предметом своей любви. Кстати говоря, к вам ко всем это тоже относится. Задумайтесь, как правило, когда люди влюбляются сильно, то они готовы ради своей любви пожертвовать всем, в частности предметом любви. Если она вам скажет: "Что, дорогой, ты сделай так много, приятного, нашла другого", вот, то в общем запросто можно схватить за шею. И, ну и ладно, дальше не является пропагандой. Вот, да, угу. Дада, этому удаляюсь. Да, угу, вот, да. Да, кстати, Отелло Дездемону не задушил, он потом, да, случай. Вот так что, да-да, чтобы вы имели в виду, что если что-то не задаётся с первого подхода к снаряду, то возможно продолжение. И этого столкновения он не выдерживает, как столкновение с духовностью. Не выдерживает и немецкая культура, ибо немецкая культура самая одухотворённая из европейских культур. Прекрати с гони эту мерзкую улыбку своего лица, Ярослав, как будто ты разгадал, что я увиливаю вопросов. Я тебе говорю совершенную правду, а ты просто надменный типчик. Вот нормально. Вот, и ибо именно немецкая культура, Томас Ман, когда он говорит о пришествии фашизма, он говорит о том, что виновато в этом оказывается немецкая культура, немецкая музыка и литература, немецкого романтизма. А вот какая странность происходит с этой... с этими поисками духовности всей немецкой коллективной душой. Именно немцы, как я вам говорил, самый романтический народ Европы. Это вам повторять, это истина, которая... Это истина, которая не сразу отпечатка. Девчонка хорошая, моя любимая, пришла, ну и парень её тоже молодец. Вот, ага. Да, итак, романтизм знаменит своей раздвоенной. Вот это конституциональный признак, да, это его определяющее. Когда вы возноситесь, фантазия ваша возносится в небеса, да, вы поднимаетесь по этой лестнице в небеса, но лестница стоит на земле. Так что вы движетесь вечно в небеса и всегда стоите при этом на земле. То, что позволило русскому литературоведению назвать немецкое... немецкий романтизм его признаком романтическое двоемирие. Вот и немцы. Почему самая романтическая нация? Потому что в них это двоемирие представлено больше, чем в любой другой. Везде есть разброс между существами высокодуховного характера, между обычными людьми, у которых нет огромных крыльев, но есть достаточно. Короче говоря, немецкая культура представляет самое вульгарное проявление мелочности, расчётливости, заботы. И в то же время именно эта культура даёт самые высокие образцы в самых нематериальных искусствах, а именно музыка, математика, вообще наука, поэзия и философия. И так получается, что именно этот народ, именно в этом народе, который находится в поисках высшей духовности, который открывает для всей Европы и называет это, находит самые правильные слова, чтобы обозначить, что такое романтизм, именно этот народ и открывает для Европы абсурд фашизма. И вот звучит слово абсурд, оно очень важно к концу. Если в начале XX века музыку сравнивали с поэзией и живописью, то в конце XX века она сравнима с математикой и архитектурой. И начало XX века в этих поисках духовности начинает подкрадываться ко всяким удивительно... где самом одухотворённо становится, например, выдаваемой за произведение искусства или музыкальное произведение, в котором исполнитель сидит, не прикоснувшись рукой к клавиатуре в течение 4 минут. Рица, сколько секунд? Бычков, правильно? 33 секунды, отвечает нам Бычков. Да-да, я... можно? Я... это мой любимый друг, композитор. Вот, Бычков мне рассказал, что существует ещё и оркестровое переложение этой пьесы. Так что развёрнутый симфонический оркестр, то есть сначала встраиваются пого, после чего все, видимо, сидят, более не прикасаясь к музыкальному инструменту, но строго 4 минуты 33 секунды. Вот так что постепенно этот поиск высокой духовности приходит к тому, что появляются абстракции, схемы, исчезают все живые формы из искусства. На смену голове приходит шарик, на смену горе приходит конус. То есть происходит геометризация художественных форм, в которой мыслители начала XX века видят гуманизацию. Термин то, что из искусства уходит человеческое, то, что искусство больше не изменит мир, и самым одухотворённым оказывается наименее материальное, а наименее материальное — ничто. И вот из этих умствований, мудрствований немецкого романтизма появляется искусство без содержательного искусства, которое обращено не к человеку. Если в X веке искусство действительно принадлежало народу, то на рубеже X века происходит кризис искусства. Оно становится достоянием узкого круга знатоков. Появляется живопись, которая понятна только живописцам. Не все, и не значит, что всем она нравится. Е отличительная черта — это высочайшее качество, качество в искусстве — это особенность XX века, это особенность модернистской культуры. Появляются очень качественные произведения искусства. Чтобы понять их, надо быть образованным человеком. В этом искусстве, ибо вы не поймёте эту живопись, если вы не будете знать её манифесты. Если вы сами не соприкоснулись с живописью, это вам не сосны и мишки, для понимания которых вам не нужно обладать никакими предварительными знаниями об истории живописи. Для того чтобы понимать романы Толстого, Достоевского, Бальзака, Стендаля или Диккенса, вам не нужно иметь степень бакалавра филологических наук. А для того чтобы понимать литературу модернизма, вам нужен проводник в лице меня, чтобы рассказать, а что там, собственно говоря, понимать. Потому что запросто можно и не понять. Начнёте восхищаться тем, чем следует, будете выглядеть глупо, скажете, что вам больно, непонятно. Скажет: "Ну так а что ты хотел? Куда-то своим суконным рылом полез в нашего Джойса?" Как говорили, одна дама сказала Джойсу: "Ах, вашего Джойса очень трудно понять". "Так его и написать было нелегко", — отвечал Джойс. Так что всё это... Э, примерно так же правда. Сейчас мы уже в другие времена, когда совет о том, как бы люди профанное квантовую физику, если бы умели, даются после каждой лекции специалистом. Я раньше думал, что у всех есть претензия с лёгкостью понимать сложнейшее произведение литературы и философии. Нет, оказывается, математики и физики это тоже касается. Оказывается, обязательно появится кто-то, который скажет вам, выскажет вам, как он недоволен этим миром, что уже давно пора у вас в стех поправить, чтобы горячий воздух спускался зимой вниз, было бы удобно. Вот и прочие-прочие свои советы. Да, мой друг, почему тогда в школе вот литературы мы рассматриваем литературу, которую понять? И почему мы на урок литературы читаем ту литературу, которую можно понять в школе? То, что мы читаем, вроде понятную литературу, но вместо того, чтобы разговаривать о том, что происходит в литературе, мы заливаем на антураже, наметка, которые... Почему мы зацикливаемся не на том, что можно понять, а на антураже? А кто был твой учитель? Разные бывают учителя. Просто это к тому, что всяко бывает. Это твой вопрос носит очень частный характер, на него нельзя ответить. Это не всеобщий опыт. Не расстраивайся. Ну ладно, Прити, устраивать сцену. Ну такая взрослая девочка уже и что-то. Угу, знаете, как в школе читать не тся из... Это я здесь затем, чтобы исправить эту ошибку в школе. Тебе читать не нравилось? Очень даже понравится. И даже всё, не волнуйся, я всё обтяг перескажу самый сложный роман Томаса Манна. Так что тебе понравится. Да, давай, дорогой. Вы сказали, что в X веке появляется много качественных произведений, а потом начали ста... Этой качественно что-то, э, кроме элитарности в качественности? Ну, например, один мыслитель, испанец, уже упомянутый Артега Сет, говорил, что деятели литературы X века сохраняли величественное неведение относительно тех промахов, которые совершали деятели X века. Вот Толстой, они не умели писать с позиции XX века. Они писать не умели, они совершают величайшие ошибки. Возьми кого-нибудь из гениев прошлого и Набокова, например, вот кто безупречен, вот совершенство. Или, например, один испанский, мексиканский, французский режиссёр Луис Бунюэль говорит о Борхесе: "Говорят, что Борхес хороший писатель, но в XX веке все пишут хорошо". То есть можно ли быть хорошим писателем, писать при этом плохо? Можно, можно, можно, можно. То есть вы не думаете, ты не думай, когда ты читала литературу классическую, тебе ВГ становилось скучно? Не понимаем, чем нужен этот персонаж. Например, ты помнишь, что у Раскольникова была невеста, которая умерла? Ага. А зачем? До сих пор ВС мировой литературы ведение голову сломало. Она подробно описывается, да-да-да, у неё была невеста, она умерла, и ходила она боком, и имя-то у неё есть и прочее, и прочее. Зачем она нужна? Зато Достоевский всегда сдавал романы буква в букву ровно столько слов, сколько заказывали. Понимаете, выва, поэтому тут, понимаешь, в чём дело. Так что это отдельный разговор. Не волнуйся, мы к этому ещё придём, к разговору о качестве. Я всё пытаюсь сейчас больше такие состояния колебательные. Не могу понять, то ли мне добавить пейзажи, рассуждения в разговор о Томасе Манне, чтобы ограничиться им, то ли по-быстрому свернуть и продолжить какой вот. А ты меня... Да что такое, кух, дате? Ясь говорили про романтизм. Мы сейчас сказали, что какой-то я от вас слышал, что конкретно с немецким романтизмом. Тос пер. Давай, окей, ладно. Итак, меня спросил любимый ученик про то, что Томас Манн в критике немецкого романтизма был знаковой фигурой. Да, так и есть. Я обращаюсь к Томасу Манну. Он называется *Доктор Фаустус*, как говорил Гейне, нет такого немецкого писателя, который не размял бы пёрышка на сказки про Доктора Фауста. Ибо сказка про Доктора Фауста — это реальный человек, учёный, уважаемый человек. Был, кстати говоря, настоящий учёный, физик, летал над Бочкой, над Ауксу, поднялся в Гильберг на демет высоту, но был Невер. Оттуда его чудеса дьявольского, дьявольские были побеждай. Однажды он пришёл в гости, например, к Филиппу Меланхтону, это сподвижник Лютера и продолжатель его дела. Господин Филипп ждал в это время гостей. А что сказал Чернокнижник, злодей Доктор Фаустус? "Хочешь, что сейчас все горшки твои..." СБ остались стоять на столе, тем самым господин Филипп доказал, что милость Господня... Ну и так далее. Откуда это цитаты? Это из народной книги о докторе Фаусте, агана шпис, появившейся уже в XV веке. Ну а дальше появляется множество фаустов, преимущественно на немецком языке. Это и Фридрих Максимилиан Клигнер, это и Лессинг — неоконченное произведение, это англичанин, старший современник Шекспира, Кристофер Марло. То есть это произведение, к которому постоянно обращается немецкая литература. То есть это не только Иоганн Вольфганг фон Гёте и Гейне. И вот сейчас мы дошли до Томаса Манна, и их немало этих фаустов будет. Это персонаж, который был введён в литературу в XV веке и который приобретает благодаря Гёте значение главного персонажа мировой литературы. Вся литература может быть сведена к Гамлету, Фаусту и Дон Кихоту. Если выбирать из мировой литературы те три произведения, у вас лимит, вы не можете прочитать больше трёх книжек, тогда прочитайте эти три, и вы узнаете всё про Европу — лучшее, что можно узнать про Европу. Вот и звучит в романе Томаса Манна, который называется *Доктор Фаустус*. Этот роман, который обещал тебе рассказать в двух словах. Я как эпиграф возьму фразу из лекции Мирабада Вилиэ, который так много добра принёс России, русской интеллигенции и мировой интеллигенции своими лекциями о Марселе Прусте. Мира Константинович говорит следующее: "Для того чтобы понимать *Доктора Фаустуса*, нужно быть доктором философских наук". Но я доктор философских наук, и я ничего не понимаю. Поэтому мы устраняем из нашего разговора самое главное, что есть в этой книге — это рассуждение Томаса Манна о музыке. Это толстая книга, которая является суммой всех размышлений Томаса Манна о немецкой духовности, о развитии немецкой музыки и прочее. Понять эту книгу без предварительной подготовки немыслимо, с предварительной подготовкой очень трудно. Хотя Томас Манн — писатель сложный, но понятный. В отличие, скажем, от Чехова, который писатель простой, но непонятный. Вот, глядя на Томаса Манна, мы смотрим на то, как устроен этот текст. Для этого мы берём только несколько страниц, и здесь я иду вслед за переводчиком Томаса Манна, за Соломоном Атомом, у которого есть книга *Над страницами Томаса Манна*. Именно он расставляет акценты, которые я поставлю в своей лекции. То есть если вам покажется, что я недостаточно раскрыл глаза на эту книжку, возьмите книгу Атома — это лучший переводчик, талант которого равен таланту писателей, которых он переводил. Этот роман — это рассказ о биографии великого композитора Адриана Левера, который очень похож на Арнольда Шёнберга, главу новой венской школы, который к последнему году века создаёт новый тип музыки, разлагает традиционный птолемеев ряд. Он создаёт дисгармоничные достижения немецкой музыки, мыслящей в категориях ещё X века. То есть что новое, то и хорошее. Шёнберг говорит, что он продвинул музыкальную культуру Германии вперёд на 100 лет. При этом музыка Шёнберга понятна узкому кругу интеллектуалов. Германия — это не очень узкий круг, Германия — это самая музыкальная из стран, немцы — самый музыкальный народ в этом мире. И то есть это довольно значительный круг знающих в области теории музыки. Это музыка, которая перестаёт быть понятной простому человеку. Ибо если говорить о любимой немецкой музыке, то это не музыка Шёнберга, это композитор для интеллектуалов, это создатель принципиально новой музыки. Здесь же отражено ещё одно имя, важное для Томаса Манна, для нас всех, для мировой культуры — это биография Адриана Левера. Чтобы понять Фридриха Ницше, если вы не знаете немецкого языка, у вас есть одна возможность — читайте Достоевского. Томас Манн для русских определил, что вы, конечно, русские, не могут по... У русских есть Толстой и Достоевский. Это практически, если перевести правильно слово "гений" на русский язык, получается "Толстой". Да, вот они, Достоевский. Мысль Томаса Манна... Вот так что да, вы ничего не упускаете. И Томас Манн описывает биографию этого Адриана Левера с позиции его друга, школьного учителя мёртвых языков, Серена Сайцлона. И вот это очень важная штука, которая фиксируется Томасом Манном, не им одним, но нам очень важно участие именно гения. Здесь он фиксирует в этом романе тенденцию XX века говорить из-под маски. Ибо когда мы сейчас хотим что-то сказать, то мы должны надеть на себя маску. Ибо в мире появилось такое количество точек зрения, такое количество теорий, концепций, такое количество допущений, и всякому можно всё сказать. Мы живём в демократическом обществе. Ибо я обращал ваше внимание, когда литература начинает говорить о гении, она начинает говорить от лица посредственности. Вспомните, когда Артур Конан Дойл пишет своего Шерлока Холмса, то рассказ о Шерлоке Холмсе будет от лица гения, а рассказ будет от лица честной посредственности, которая описывает всё, что происходило и что возможно происходило. И когда будете читать литературу постмодернизма, то уже на это будет отсылка. Когда будете читать, скажем, *Имя розы*, роман, который всем надо прочитать, вы увидите, что рассказ о гениальном брате Гильберте происходит от лица послушника, а честной посредственности. Вот это гений и честная посредственность. А мы опять вспоминаем, что Томас Манн, воспитанный немецким романтизмом, является продолжателем и критиком. Это опять-таки та пара героев — Грой, музыканта, Грой, хороший человек, отразились в следующем: от лица просто хорошего человека рассказано о герое-музыканте. Это опять-таки та пара немецких героев, которая проявилась в новых обстоятельствах, в условиях войны. Этот роман пишется, когда на Берлин падают бомбы. Ощущение того, что идёт война, проходит сквозь весь роман. На самом же деле войне посвящено в этом томе примерно 800 страниц, всего 40 страниц, если собрать все упоминания о войне. Это всего-навсего 40 страниц. Ощущение, что идёт война, проходит контрапункт ко всему повествованию. Что такое контрапункт? Правильно, сочинение. Она знала, я чувствую. Спасибо. Да, это да, это такое, как вам сказать. Смотрите, поскольку я человек с огромными понтами, нарцисс и сно... Вот, но при этом не знающий, поэтому я объясню это лучше всех. Смотрите, звучит... Да, мастером контрапункта является, скажем, Себастьян Бах. Это музыка, борющаяся с мелодией, которая является контрапунктом. Есть одновременно... Слушайте, две мелодии, которые могут поменяться местами в какой-то момент. То, что было фоном, выходит, становится изображением, говоря языком живописи, а то, что было изображением, становится фоном. Это контрапункт. Если брать как сравнение... Ну, посмотрите, вы смотрите в окно, а это образ Арте Гаета, который я люблю и уважаю. Вы можете смотреть в окно, и вы видите за окном пейзаж, но за окном пейзажа, например, мороз на стекле, а потом опять пейзаж за ним. То есть у вас направление взгляда одно, а вы можете видеть... Вы видите одновременно разное. И так и в музыке. Ну что такое контрапункт? Я не знаю, как это вам сказать. Ну, понятно. То есть, скажем, да-да. А теперь позвольте, они звучат одновременно. Первая — это тема, а вторая — контра. Вместе у вас получается вступление к травите. Верно? Да, избранные актёры попадают в избранные ноты. Извините, мои дорогие. Да, как умеем, так и поём. Представляем фие. Итак, мы с вами слушаем одновременно несколько мелодий, которые меняются местами. И когда Томас Манн пишет это произведение, то он говорит о том, что, кажется, я создал в литературе аналог той музыки, о которой я пишу. А именно, вот смотрите, описывается в этом романе два поколения семейства Леверов. Старший из них — Адриан Левер, вскормленный литературой немецкого романтизма. Он настоящий немецкий романтик, а он изучает мир, он благоговейно привязан к природе. А немцы — это внимательные читатели природы. Это внимательные... Вы знаете эту идею немецкого романтизма. Для того чтобы вам встретиться с Богом, ничего особенного делать не надо. Вы посмотрите вокруг себя, поскольку всё сделано Богом, значит, во всех предметах так или иначе представлено дыхание божества. Так что вы их найдёте в крыльях бабочки, в сломе камня, в крыльях бабочки. Вот в начале рассказано, в частности, о том, что Адриан не умеет писать. Он всё время извиняется, что он не умеет писать. Но не умеет писать, а не Томас Манн. То есть Томас Манн пишет роман о Дени от лица посредственности, которая не умеет писать, и поэтому всё время сбивается. Он хочет рассказать что-то одно, а начинает что-то другое, и кажется, что в его рассказе нет структуры. Это не так. Структура гениальна. Это не так. Вот, да, так вот, да-да, вот. Итак, он рассказывает про некую прекрасную бабочку, её называют тера Эсмеральда. Тера — это изумрудно-зелёная блудница. Она упоминается так: это бабочки не очень крупные, но и избыточно не только очень крупные, но избыточно роскошно окрашенные. Да, покрыты богатейшим узором. Они как поя с хвой медлительность тво... Э, медлительность никак не назову дерзкой, скорее есть что-то унылое, ибо ни одно живое существо, ни обезьяна, ни птица, ни ящерица даже не взглянет ей вслед. Почему так? Да потому что они мразь, и об этом они оповещают яркой своей красотою и медлительностью полёта. Сок такой бабочки до того звон, до того отвратителен на вкус, что, если кто-то попытается полакомиться, схватит её, то тут же со злобным отвращением выполнят свою добычу. Мерзость их природе общеизвестна, и они не прячутся, существуют в безопасности, в печальной безопасности. Так вот, эта тема — то есть бабочка, которая выглядит изумрудно-зелёной, мало того, она на самом деле не окрашена, у неё нет краски. Это маленький призма на её крыльях, что она кажется зной, на самом деле она не имеет цвета. У неё нет никакого цвета. Она омерзительно на вкус, да, у неё мерзкий запах. Да, это позволяет ей свободно парить. А роман о музыке, которая будет великолепна, которая будет безупречна и у которой нет души. А ведь это всё время, это в музыке всё время эти две штуки рядом. Она самая одухотворённая, вызывает самые сильные эмоции в человеке, она затрагивает самые нежные струны нашей души, и при этом это математические соответствия. И при этом вся она сделана. Вот где здесь сделано, а где здесь свободное парение духа? И вот образ этой изумрудно-зелёной блудницы, этой, которая приходила однажды в жизни единственной женщине в жизни Адриана Левера, — это музыка, в которой есть внешняя красота при полном отсутствии души. О которой роман всё это связано. То есть рассказ идёт одновременно и про бабочку, и про детство Адриана Левера, и про немецкий романтизм. Кажется, что нам говорит человек, который не умеет ничего сказать. Он начинает рассказывать, уносит куда-то мысль, да. Он начинает рассказывать что-то совершенно несусветное, а на самом деле это рассказ одновременно обо всём. Идёт тема. Он рассказывает о том, как всё пошло, всё сломалось. На самом деле маленькая пимпочка. Да, и вот, и вот пошло. Понимаешь, заламывать руки, чить глаза. Меня воспитывал Русский реалистический театр, отсюда заламывание рук, выпучивание глаз. Простите, мои дорогие. Вначале идёт рассказ о детстве Адриана Левера, о странностях. Ну, например, там очень странная липа растёт в центре двора. Она мешает въезду и выезду экипажей, но её не спиливают. Уж больно она старая, эта липа, поэтому пусть лучше мешается, но хотя бы она прекрасна. Стоит такая вот липа. Кстати говоря, такая же стояла в страданиях юного Вертера у Гёте. Но не об этом речь. Ладно, хорошо, не об этом речь. Но вы знаете, в чём дело, когда Адриан будет доживать последние годы на фольварке Фенг в Баварии, то там тоже будет расти ясень во дворе, который будет мешать въезду и выезду экипажа. Это не имеет никакого отношения к рассказу, но странное дело: там липа, а здесь ясень. И там и там мешали въезду и выезду. Ну ладно, это не нужно, это рассказывать. Это тоже в конце будет рассказать, но он рассказывает об этом в самом начале, на первых страницах. Когда вы читаете одновременно про фольварк Бюхель и тут же про фольварк Феерия, будет в конце. Просто много сходства, потому что здесь был пёс Сузи, понимаете ли, пёс Сузи, он зрю Бюи, который имел обыкновение улыбаться во всю пасть. И когда Адриан Левер будет жить уже там, в Баварии, на фольварке Фенг, то он увидит там этого пса, сидящего на солнце, который улыбался во всю пасть. Подойдёт к нему, положит ему руку на голову и скажет: "Здравствуй". А тот ничего, тот не укусит, его не разорвёт, будет продолжать сидеть и улыбаться, как будто встретится со старым знакомым. Хотя, конечно, это не имеет никакого отношения к разговору. Какой, причём тут этот пёс? Он и здесь не очень понятно, причём. И тут он не понятно. Неня, этом всё расска. Здесь, где будет источник, колодец, который называется Святой источник. Странное название для Германии, да? Подобно тому, как здесь был прутик, называемый коровьим корытом. Тоже странное название. Ну, здесь, конечно, колодец, а здесь прудик. Но название-то странное. А как, зачем это нужно? Ну, это непонятно. А потому что Серена не умеет писать, и он рассказывает в начале о конце, рассказывает в конце о начале. То есть то, что здесь была тема, тема и контрапункт, они меняются местами. Здесь Адриан Левер и Натан Левен, отец Адриана, изучает взаимоотношения, которые есть в природе. Ну, например, он разглядывает внимательно листья папоротника и клёна на стекле, узора мороза. Они так похожи на действительные листья папоротника и клёна. Но это обманчивое сходство. Такого ведь нет, никакой логики в этом нет. Но мистическая связь должна быть. Или вот, например, раковины. А на них таинственные узоры, словно бы какие-то древние письмена. И в некоторых раковинах пытается найти соответствие, сходство с древними языками, с финикийским языком, но потом понимает, что нет, кажется, никакого сходства. Здесь нет, здесь нет никакой логики. Это немецкая идея. Это идея немецкого романтизма. Это как раз вот этот поиск духовности, там, где мы вглядываемся в мир. Это мистическая идея немецких романтиков, которые Йозеф Шеллинг в начале века формулировал: "Бесконечное в конечном". Мы взгляды в обломки этого мира. Вон, весь обломки. Это всё обломки, понимаете? Но вглядитесь в эту ночь, в эту улицу, в этот фонарь, в эту аптеку. Мы видим в каждом из них бесконечное дыхание божества, и всё указывает на всё. Нет никакой логики между этими листьями папоротника, клёна и узорами морозного стекла, и узором на раковине моллюска. Но мы ощущаем, что есть мистическая связь. Они как-то одухотворены. Да, да, есть запах чистоты. Он вселен, точно сад, как Лоре сре, роскоши, разврат. Для них границ нет. Зыбка мир без прен. Это Шарль Бур из сборника зла. Соответствие — это идея немецкая. Она через Гофмана приходит к тру. Это немецкая идея. Это идея немецкой духовности. А на самом деле этой связи нет. Одно есть живое — листья папоротника и клёна, а другое есть неживое. Это мы пытаемся установить здесь какую-то духовность, которой нет. На самом деле здесь нет души. Как нет души вот в этих вот проросших кристаллах. Если кинуть в раствор силикатного клея, кинуть кристаллы, они начинают прорастать в силу явления осмоса. Что такое смешно? Те расска, кле, те принесу. Вот, и там прорастают кристаллы. И мало того, эти как будто бы водоросли, гелиотроп, они тянутся к солнцу, словно живые. И Натан Левер, у него схватывает горло, ему больно смотреть. Они неживые, но хотят солнца, они тянутся к нему. Смотрим, что-то дальше будет. Он заливается беззвучным смехом, глядя на это. Они не живые, окажутся как будто живые, понимаете ли? Вот это стремление найти связь между живым и неживым в сторону живого, а на самом деле видеть в живом живое, там, что живым не является. Это не органическая природа, это не водоросли, это не языки, это не прекрасная бабочка. Всё это фальш, это не настоящее. Это постижимо умом и только. И Адриан... Угу, понятно. А, и так, в разговоре с дьяволом, дьявол на музыке. Я собаку съел. Так и заруби себе на носу. Я тут себе лазар насчёт тупика, в который, как все нынче забрела музыка, не следовало, скажешь, этого делать. Но это я сделал только затем, чтобы сообщить тебе, что ты выйдешь, вырвешь из него, из головокружительных сподобий. Называется, я значит буду выращивать осмотические цветы. Он что, ло, что полцветы Изольда или крахмала, сахара и клетчатки, то и другой природы. Ещё неизвестно, что за природу больше говорить тебе. Твоё тру, моё почтительное отношение к объективному, так называемой правде, наплевательское к чистому переживанию — это правая нская тенденция, которую нужно преодолеть. Ты меня видишь? Стал быть, я для тебя существую. Какая разница, существую ли я на самом деле? Да, это явление дьявола. Объективно, силою того, что мозг Адриана разрушается сифилисом, он создаст эту гармоничную музыку. И на исполнение своего произведения, своего главного произведения, своей жизни он лится рассудка. Весь концерт до конца слушатели в бешенстве, в раздражении, в унынии, в тоске, в расстройстве. Эпатировать, покидать зал. Этот человек послышался среди наступившей тишины член раздельной. Хотя астматический голос доктора Крани. Этот человек безумен. Соне быть не может. И остаться только пожалеть, что среди нас нет врача-психиатра. Я чувствую себя здесь вполне не состоятельно. И с этими словами он, Левер, окружённый упомянутыми выше женщинами, мы с Еленой Ши тоже подошли к нему, сел за коричневой рояли, правой рукой расправил партитуры, а принц, словно собираясь зать, но только жаный звук навеки оставшийся у меня в ушах, слетел у него из его уст, склонный над инструментом. Он расправил руки, казалось, желая обнять его. И внезапно подкол, все к нему подоспело. Так как мы не знаем, почему на какую-то секунду замешкалась, не решаясь подойти ближе, она подняла его голову и, держа её в своих материнских объятиях, крикнула, обернувшись к оторопевшим гостям: "Уходите же все разом! Уходите! Ничего-то вы городской народ не понимаете! А тут надобно понятие много. Он бедный человек, говорил о милости Господней. Уж не знаю, достанет её или нет, а вот человеческого понятия уж это я знаю, всегда на всё достанем". То есть завершается этот роман вновь противостоянием музыканта, который приходит к полному краху, тотальному одиночеству. Весь роман подталкивает к тому, что и любовь стоит ему привязаться человеческими чувствами к человеку. Человек умирает, будто летний мальчик, который живёт у Адриана, у которого душа есть. То есть тот самый, тот самый просто хороший человек, просто честный Бюргер, который так на всю жизнь и останется для Томаса Манна опорой для высшей духовности. Именно на этих людях, на этих людей я завершаю свою вторую лекцию. Потому что сумма, которая предполагала, будет очень короткой. Успею вам прочитать про Франца Кафку, но это будет в следующий раз. Мы введём понятие абсурда. Сегодня, во всяком случае, это слово прозвучало. Главное — категория всей современности. А современность начинается с модернизма, будет связано с категорией абсурда. Вы живёте в абсурдном мире. Вам остаётся только сойти с ума. Чтобы я вижу поражение лица, уже удачно сделали. Вот. Будьте здоровы. Всего хорошего. Через неделю увидимся, пожалуйста.

Назад

Залогинтесь, что бы оставить свой комментарий