Модернисты и постмодернисты. Лекция 1. Что такое модернизм?

ruticker 04.03.2025 15:25:09

Текст распознан YouScriptor с канала Арсений Дежуров

распознано с видео на ютубе сервисом YouScriptor.com, читайте дальше по ссылке Модернисты и постмодернисты. Лекция 1. Что такое модернизм?

Итак, мои дорогие друзья, разговор о XIX веке продолжается. В XIX веке есть два ведущих направления: **романтизм**, с которого начинается век, и **реализм**, который его продолжает. Говоря очень просто о самых сложных вещах, мои лекции постепенно сокращаются до размеров афоризма. В своей краткости я передаю информацию при помощи взгляда или положения рук. Мои лекции становятся всё короче и короче, слова всё проще и проще, когда я говорю про очень сложные предметы. Вообще, говорить про сложное простыми словами кажется проще, чем про простое. Простое требует огромной эрудиции, простое требует огромных знаний. Но у простого есть большая сложность. Если вы изучаете мир с увеличительным стеклом в руке, то вы не видите его с высоты птичьего полёта. Это недостаток перспективы взгляда учёного, специалиста в тонком вопросе. Это недостаток в перспективе взгляда учёного моего масштаба, который взлетает над миром Парижа в XV веке и смотрит на него презрительно, роняя вниз только гневные взгляды и перья. Он видит общее, но допускает возмутительные просчёты в частном, которые просто ускользают от его взгляда. Это слишком маленькие штучки для тех, кто интересуется такими большими штуками, как земной мир. В XIX веке земной мир кажется ещё большой штукой. Теперь мы понимаем, насколько они были неправы. Выяснено, что бывают штуки и побольше. Привет! Бывают штуки побольше, и XIX век пока что живёт на этой земле. Понятно, что он уже близится к тому, что кажется трёхмерным пространством, которое так ловко нам объяснил Великий Ньютон. Очень удобное в использовании, познаваемое. Есть что-то и прерывающее, что-то неизвестное. Так, узнаем, не надо только шара, не надо пробегать походкой раненой куропатки. Здесь всё равно тебя все видят, а ты выбиваешь меня из седла моих мыслей. Ну да, впрочем, ладно. Так вот, XIX век, который живёт, как говорил Виктор Гюго, романтик, — мы живём в гигантски преувеличенные времена. Понимаете ли, XIX век, который с успехом научился обгонять коллег черепах и улиток, жил в гигантски преувеличенные времена, во времена безумных скоростей. Он так себя ощущал, и пока XIX веку было чем заняться, но уже сомнительный мотив начинает в нём зарождаться. Вообще говоря, XIX век начинается с величайшего открытия, по сравнению с которым все открытия науки, любой науки, это пустяки. А это открытие, которое делает всё человечество, естественно, делает всё человечество мыслящее, и заключается в том, что главным в человеке является не то, какой он снаружи, не он в отношениях с другими людьми, не он в отношениях с трёхмерным пространством. Это не сразу другими людьми, а с собой. Главным в человеке становится человек внутренний. И тут хочется сказать, что главное в начале XIX века — это открытие внутреннего мира. И тут сразу хочется возразить: если вы хоть сколько-то знаете историю культуры, то вы мне скажете: "Ну здравствуйте! А что, внутренний мир не открыли в эпоху Возрождения?" Мы же смотрели ваши лекции, вы там говорили. Да, да, открыли. Угу, послушайте, а мы посмотрели вторую лекцию после Возрождения, вы там говорите про барокко и говорили, что человек открыл внутренний мир, посмотрел на него, понял, что жизнь конечна, бла-бла-бла, что он скоро умрёт. И вот отсюда вырастает это не про него. Да, да, открыли внутренний мир. Угу, угу. Слушайте, а вы говорили про классицизм, это вот дальше. Вы всё продолжали, продолжали. Говорите, видимо, у вас ещё семестр не кончился. Хотя важная информация уже подошла к концу, и вы опять сказали, что открыли внутренний мир. Ну, да, внутренний мир — главное в человеке, это разум. При помощи разума человек постигает этот мир. И век закончил, значит, опять открыли внутренний мир. Так и будем его открывать? Нет, хватит. Мы добрались до самого внутреннего из внутренних миров. Да, в романтизме мы увидели, что перед нами этот прекрасный внутренний мир. А следующий этап — мы услышали, как за нами, что можем вернуться. И вот выясняется по характерному треску этих закрывшихся дверей, что вернуться будет уже невозможно. Придётся осваиваться со своим внутренним миром. Ты сначала, конечно, обрадовалась, да забралась ногами на золотой трон, ибо всякий человек достоин трона, как говорил романтик. Навали знаменитая формула: "Вся ты, нет, есть только я, вот я достоин трона". Да, подпись "я", а больше ничего в общем-то и нет. Это всё неважно, то, что вокруг нас есть, вот эта вот ваша так называемая трёхмерная реальность — все эти пустяки, она в общем-то есть, но она пока не важна. Пока я в восторге от своего внутреннего мира. Следующий этап — этап реализма. Я начинаю его исследовать, этот внутренний мир. Я понимаю, что, наверное, у вас тоже он есть. То есть мы со скрипом делаем преодоление над собой и допускаем, что вы тоже существуете, а не только моё эгоцентрическое мыслящее "я". И даже что эти внутренние миры могут быть похожи. Можно из них сложить типы: типы молодых людей, типы молодых женщин, молодых мужчин, типы мужчин со слабым зрением, типы женщин с длинными волосами, типы мужчин совершенных во всех отношениях. Складывать из них разные комбинации, появляются типы людей, но одинаковых людей нет. Жизнь, в которой были одинаковые люди, закончилось. А что, когда-то были одинаковые? Были одинаковые, было всё очень просто. Для начала можно поделить мир на мужчин и женщин, и нормально. То есть вообще как человек и человечество. Да, люди, конечно, поскольку этим разделением занялись мужчины как наиболее мыслящие. Они выяснили, что наиболее мыслящие мужчины — папа лучше, чем мама. Это знает любой папа. Вот так что да, это открытие сделала мировая культура, и дальше она до сих пор борется с пережитками матриархата, как вы знаете. Так что можно потеть, так можно потеть мир по признаку родовитости: кто произошёл от Бога, а кто так. Да, то есть первое деление — это там мужчина и женщина. Да, потому что мужчины произошли из подго материала женщины, к сожалению, с дорогого этого. До сих пор все Средние века ушли на осмысление того, как же так неприятно произошло, что женщина сделана более аккуратно из более дорогих материалов. Это нехорошо, это ганьба, правда? Но ничего не поделаешь, так уж Господь распорядился. Мы советов уже не даём, поздно. Вот дальше по имуществу, то есть по признаку родовитости, то есть аристократии и всё прочее, по признаку состоятельности, то есть богатые и всё прочее. И так далее. Появляется постепенно, расширяется представление о человеке, который становится всё более разным. Чем более разным он становится, тем больше меняется его внешность. В живописи все были на одно лицо с вот такими глазами, как признак внешней духовности. А это всё неважно, всё остальное. И вот мы понимаем, появляется категория портретного в литературе, где человек изображался, построенным на одной преобладающей черте. Да, то есть как бы рыцарь, епископ, черта характера. Да, добродетельная женщина. Во, сидит. Да, что можно сказать хорошего про добродетельную женщину? Моя дорогая, вся мировая литература оставила несколько десятков произведений снос, гораздо больше мировой литературы нравились женщины порочные, которые в конце исправились, естественно. Да, так что вот женщины бывают, бывают добродетельные, про них небольшая литература, порочная — про них побольше. Вот всё написано мужчинами, естественно. Вот выясняется постепенно, что люди разные. То есть выясняется, что есть женщины, вообще, что у них есть внутренний мир. Это вообще как бы, ну, было подозрительно, потому что долгие времена думали о том, что всё-таки у женщин вместо души пар, как у собак. Вот. Но у собак пар вместо души. Но потом выяснилось, что кажется, у женщин тоже есть внутренний мир. Это произошло в XIX веке. В середине XIX века Джованни Боккаччо, его бросила девушка, он так огорчился по этому поводу, что написал роман о том, как он бросил девушку. Вот, а там учитель страдала, чахла, сохла и в конце концов умерла. В страшных поучениях заповедал женщинам не быть такими. Ломак, к тебе это, кстати, тоже относится. Вот, угу. И вот, да, но так или иначе был приоткрыт мир женщины. Анна, привет, здорово! Приоткрыт мир женщины. Оказывается, у женщин есть внутренний мир, мать честная. И дальше пойдёт. Вдруг выясняется, что внутренний мир есть не только у взрослого состоятельного мужчины аристократического происхождения, он оказывается есть у взрослого состоятельного мужчины, как в XVI веке, когда на смену постепенно на смену поре человеческого зазнайства приходит пора человеческой жадности. То есть на смену феодализма приходит капитализм. И вот Робинзон Крузо, посмотрите на него, у него нет ничего, кроме здравого смысла, но характер есть, есть тип человека. Есть, а затем выясняется, что в XIX веке появляется такая страшная наука. Сейчас мы понимаем, что это лже-наука, но тем не менее, чем больше лже, тем больше страшно, как педагогика. До XIX века как жили дети? Лафа была, да, то есть никто их не воспитывал. Да, это было прекрасно. Вот выживали только самые здоровые, крепкие дети. А чего? И люди были по здоровее, то что при шеди за. Дальше тем меньше стало фы в жизни ребёнка, его всё больше стали ограничивать. Но у ребёнка есть свой внутренний мир. В романтизме добавляются сюда ещё свои внутренние миры. Литература открывает, что оказывается, есть не только дети, женщины, взрослые мужчины, богатые и знатные, или только богатые, или только знатные, но оказывается, есть ещё и старики. А старики, они как и дети, они, в общем, чаще нищие умом, дураки, лицом уроды. А ты почитаешь в ней, не то чтобы старика, его статус. То есть ты это не к любому старику относишь, к кое-каким старикам. Есть это нело в обществе. Ну вот, а то, что старик, который оказывается близок к мистическому миру, которому безразличен этот мир чистогана и наживы, который, как ребёнок, ещё не удалился от этого мира, до родового, старик, оказывается, интересен искусству и литературе. Искусство, порано, литература здесь или навите открытие романтизма, который в конце XIX века открывает, что есть внутренний мир, что главный герой литературы — это человек творческий. И это открытие для них и для вас, тех, кто не знал об этом от меня прежде, что до конца XV века не было ни одной книжки про художника. Сейчас нам невозможно представить литературу без туго интеллигента, любителя Изя в центре. А этого не было. Ничего. Художник — это то, что, ну, как бы, ну, как с древности повелось, все восхищаются искусством Фидия. Но кому бы хотелось быть Фидией? Да, то есть кто же, кто в своём уме захочет быть художником? Картинки — это хорошо, скульптура — хорошо, но художником — это несерьёзно, мои дорогие. Так вот образ, а верно, художник, как говорит Анютка, может обидеть каждый. Только художник может обидеть всех. Но я тебя поправлю, моя дорогая, не всякий художник. Именно поэтому, мои дорогие, мы занимаемся с вами литературой, потому что литература может уничтожить любую науку и искусство, но ни одна не может сделать этого с литературой. Может ли литература, пройдя мимо произведения искусства, мимо Древне сбора, сказать "фуфло"? Да, да, может. А собор ей что на это? Ничего, расплакался и развалился, понимаете ли. Итак, совсем. Так что литература, видимо, поэтому считается величайшим из искусств. Её поддерживает аж четыре музы, в отличие от прочих искусств, которые поддерживает кое-как одна жалкая музка, а некоторых даже нет. И такого живопись, ваяние, зодчество не имеют божественных покровителей. Они слишком прикладные для этого. Да, вот слишком материальные штучки. Литература — это чистая духовность. Кого угодно может самым повышенным духовным способом уничтожить, впрочем, как и возвели, но возвели ненадолго. Вот и романтизм открывает внутренний мир в человеке, а реалисты опираются на палеонтологию, на зоологию, на нарождающуюся экологию в понимании человеческого общества. У романтиков человек как таковой — я. Я изучаю внутренний мир. У реалистов человек социальный, то есть человек исторический. Социальный человек как таковой. Да, ты неповторим. Ты неповторим, и горько, как ты не поверишь мне в это. Конечно, мы маленький закомплексованный друг, но ты неповторим. Но что тебя сформировало таким неповторимым? А тебя сформировала среда, тебя сформировала семья, тебя сформировали прочитанные книги в огромном количестве. Друзья мои, вы все, кто видели эту запись этой лекции, не прочитали совокупно столько книжек, как мой ученик Егорка. Вот он сидит здесь, верьте мне, весь меня красавец, грудь для орденов. Вот, вот прочита то, что сформировала внешность красавца Голливуда. Тебя сформировали ближе к концу века наследственные болезни. Да, то есть если все твои деревенские родственники умерли от цирроза печени, да, то это как-то скажется и на тебе в том или ином. Да, угадал, угадал, вижу. Вот, да, всё это влияет на вас. То есть понятно, что именно такой человек, его индивидуальность появляется в определённых условиях. Он, конечно, неповторим, но похожие на него есть в каждом департаменте. Есть такой Гранде Бальзак, Жени Гранде, роман. Понятно, что какой-то такой вот упырь, кровосос, алчный, скаредный, живёт в каждом большом подразделении французском, в каждом маленьком городке. Мается такая банка ЛОР про госпожу Бавари. Он же про госпожу Бавари говорит: "Мадам Бавари — это я". Так что всякая женщина, которая родилась, вынуждена была родиться без примера любви перед глазами, желающей любви, повторит ошибки. Видите, моя Бавари, узнавая о любви из картинок в модных журналах и дурацких книжках, которые оказались у неё в руках просто от того, что ей так подсунули, который не может не видеть разницу. Первое как раз ей легко, а вот второе трудно, кстати говоря. А любить кого? И вот пришла пора, она влюбилась. Не потому, дура, влюбилась, что было в кого, а потому, что пора пришла. Да, заканчивается всё. Неважно, как, впрочем, заканчивается. Неважно, любая жизнь. Так вот, года достаточно одной этой фразы, чтобы развернуть весь тип. Вот перед нами конкретный человек, вот этот отец Горио. Но вообще говоря, он не один такой во Франции. 1793 год, голод во Франции. В мутной рыбке нала вливают огромные капиталы. Если всё плохо в стране, значит, кому-то от этого очень хорошо. И вот заканчивается революция, и эти денежные мешки, термин, который сохранился, новые богатые, вот эти новые французы с огромными мешками денег. А во Францию возвращается аристократия к сонным поместья. Обм изма всем, чем не поп. Надеюсь, здесь будут танцевать. Вот, никто уже не танцует, голодно. И вот вернулась аристократия. У аристократа без титула что происходит? Титул женится на капитале, появляется новая формация. И вот тесть образца 1793 года, то есть как раз той поры, когда голод во Франции достигает своего апогея. Апогея достигает апофеоз. И в это время, по случайному недосмотру, забывают обложить пошлину на макаронные изделия на ввоз. Вот вы быстро в Одессе покупаете макароны, стараетесь запомнить. Молодец, умочка моя, ученица Катюша, оператор наш. Вот облагаются, не облагаются макаронные изделия, огромное состояние наживаются. Эти макароны продашь фунт макарон за драгоценности фамильных старинных родов на улице. И вот появляется новая формация. Понятно, по одной фразе, что имеется в виду романтизм и реализм. Чем отличается, если опять-таки коротко сказать? Всё то, о чём говорили в романтизме. Мы открываем мир человека, мы рассматриваем его вне внешних обстоятельств. В реализме мы рассматриваем внутренний мир человека при влиянии внешних обстоятельств. Вот он, почему такой сформировался. Да, иными словами, гениальный рецепт от Арсения Станиславовича, известного, говорил и рассказываю впервые тем, кому ещё не рассказывал. Вот у Пушкина повесть "Пиковая дама". Всемирного значения мирового вопрос, который возникает у русской филологии: это романтизм или реализм? И по времени это может быть романтизм, впрочем, как и реализм. И по сюжету там есть фантастика, как кажется, необычные обстоятельства. Говоря о романтизме, это необычный человек, который попадает в необычные обстоятельства. Реализм — это обычный человек, который попадает в обычные обстоятельства. А в целом, в общем-то, это про человека, потому что романтизм так бывает с человеком, вообще отдельно взятым человеком. Стал быть, со всеми вами. Реализм так бывает с локом всеми. И его исследуют, открывают, исследуют внутренний мир. Итак, если Герман увидел, как ему подмигнула Пиковая дама и сошёл с ума, то это романтизм. Если Герману подмигнула Пиковая дама, если Герману сошёл с ума и ему подмигнула Пиковая дама, то это реализм. В первом случае причиной является мистический факт. В первом случае, понимаете ли, странное поведение странной дамы, странных пик, которая ему подмигивает. В случае, он так долго хотел разбогатеть, вот на жадности и расчётливости не мог ничего поставить на карту, что рехнулся, глядя на этот стол, и ему подмигнула Пиковая дама. Ничего удивительного. Таким образом, это одновременно может рассматриваться и как романтическое, и как реалистическое произведение. Подпись: Арсений Станиславович Дежуров. Вот вы можете использовать как собственную мысль, вот ибо между учителем и учеником — взаимообмен мудростей. Пруф. Так что, мы с вами. Итак, человек исключительно в исключительных обстоятельствах, человек типический в типических. И вот к концу XIX века мы с вами добираемся до той поры, которая становится совершенно непредсказуемой как для них, тогда живших, так и для нас до сих пор. Ничего не объяснивший жирным спокойным и уверенным временем в жизни Европы. Ну, были войны. Он начинается с наполеоновских войн. Но эти войны приводили Европу на новые, переводили на новый уровень развития. Они оставили по себе прогрессивные результаты в правовой системе, в политической системе, в науке, в частности, в военных науках. То есть, в частности, то есть и главным образом в науке вообще, потому что другое отношение к науке, другое отношение к различию людей. Кодекс Наполеона уравнивает в гражданских правах все национальности, которые проживают на территории. Все, кто родился на территории Франции, под кодексом Наполеона все являются французами без всякого развлечения. Это всё остальное неважно. Ты француз, раз уж ты здесь родился. Да, то есть если и до сих пор. То есть если ты решишь стать мамою, поезжай на просмотр фильма во Французское посольство, прикол к решётке и рожай будущего гражданина Франции. Лети в само над Францией, это тоже засчитывается. Да, то есть ты родишь француза по праву Наполеона на территории Франции. Так что всем, отно пролетать на амери тоста. Не волнуйтесь, и в территориальных водах тоже. Что право родился в еврейском гетто в Дюссельдорфе, не мог быть возвращён во Францию, в Германию, где его осудили на смерть в нескольких странах Германии. Напоминаю, Германия не единая страна. Э по той причине, что он был французом, потому что где он родился. Он родился в Дюссельдорфе, а Дюссельдорф в то время — это Франция. Там действует кодекс Наполеона, поэтому извини, хочешь не хочешь, еврей не еврей, немец не немец. Однако же ты стра умнейший поэт Европы, которая живёт во Франции, и никто оттуда его никуда не денет, потому что он француз по национальности. Во Франции нет гражданства, там есть национальность. Так что все, родившиеся во Франции, все французы. Прекрасная мысль, прекрасная идея. Так что войны носили прогрессивный характер. Революции в середине XIX века. Юль Мишле, великий французский историк, историограф, пишет историю французской революции. Это многотомное сочинение, оно касается французской Великой французской революции 1789 года. В котором вот сейчас тебе бабочка влетит в рот, и всё, и будешь ты в ужасном положении. Да, и будет тебе неловко потом, все на будут смеяться. Правда, правда? Да, вот делай, что хочешь. Вот и смотрите-ка, изю Мишле доказывает, зачем нужны революции в жизни общества. Они переводят общество на новую ступень развития. То есть вот эта вся кровь, вот этот весь ужас эволюции, он нужен затем, чтобы общество прогрессивно переходило со ступени на ступень. Весь XIX век видит это. Не надо доказывать, вы понимаете, это имманентный принцип науки XIX века, что всё развивается от простого к сложному. И так скажем, говоря по-нашему, по-людски, от плохого к хорошему. Всё становится всё сложнее и структурно сложнее организовано. Всё из гомогенного месива, из хаоса превращается в космос прекрасный. И чем дальше, тем сложнее устроен этот космос. Да, всё движение от гомогенного, генно, от простого к сложному. И вот мы видим, что всё идёт по пути прогресса. Общество становится всё богаче и богаче. Уже прогресс общества, который раньше мыслили в том, что появляются гении. Всё гениальное, гениальные, стал другим процессом. Не в том, что появляются новые гении, а в том, что весь прочий мир становится не так уж и про медленно, но вки. Так что всё лучше и лучше становится музыка. Ибо когда мы говорим о там музыке XIX века, запросто можно нарваться на слова: "Музыку современную итальянскую музыку нельзя слушать дольше двух лет. Иначе она устаревает". Это Беллини, Паккани, да. Вот все эти священные чудовища. Да, потому что музыка развивается. Это литература, которая показывает нам, как меняется общество. Центральная фигура Бальзак. Он описывает, ну, примерно в 100 произведениях своей "Человеческой комедии", как меняется французское общество с 1816 по 1848 год. Пти умер, разделение осталось, не дописано, как осталась незаконченная жизнь французского общества до поны. То есть всё развивается, и всё становится лучше и лучше. Войны делают общество лучше. Революции делают общество лучше. Да, общество лучше. Вы скажете: "Лю, там руть, да от чего?" Да, в основном ходка, сифилис, рак. Ну ладно, будем говорить, что я так тяну, чтобы вам не было страшно слова. Вот, да, и что там умирать. Но кроме того, доктор Пастер ведь нам придумал, что такое прививки. Ведь на наших глазах болезни, от которых недавно казались ужасом, чума, оспа, холера, бешенство, на наших глазах наука придумывает, как избавиться от них. Жизнь человека становится дольше. Люди начинают читать, даже вот простые люди, жившие в дремучем невежестве, но наука дарит им наконец-то что-то ценное. Не вот это вот вся вот эту вот вашу ерунду, вот, а что-то ценное, типа керосиновую лампу. Да, что можно пощупать, наконец-то. То наука очень любит всякие штучки, которые мац-мац-мац. А ничего нету, да, а здесь керосиновая лампа, правда? Это хорошо, правда? То есть ты пришёл домой после тяжёлого изнурительного лучину и читаешь псалтири. Ты читаешь там Бальзака и узнаёшь, как устроен этот мир, мои дорогие. Огромные тиражи литературные, и литература достояние не только богатых и знатных. Это литература всех. Она становится достоянием повседневности. Всё становится лучше и лучше, но начинает звучать какое-то напоминание о том, что того гляди, того гляди, гляди, того гляди, что-то произойдёт. И не пойми, с каких дел, начинается это с кое-каких чудаков. Например, Бетховен, музыка которого разумна. Она очень разумна. Это XIX век, понимаете ли. Это, а в XIX веке главная идея — это разум. Главное в XIX веке, что на что мы опирались и что нас подвело в конце концов — это разум. Мы думали, что при помощи разума сейчас совсем справимся, всё получится. И главные открытия научные были сделаны в XIX веке. Всё остальное — это продолжение того мощного толчка, который XV век наука XIX век создала, которая определила человека, человека как человека мыслящего. До той поры бы так разумно в человеке. Венда. Так вот, и вдруг в поздних квартетах Бетховена появляется какая-то странная дисгармония. Её приписывают тому квартету. Вот это, это, ну, не то, не то. Мы любили его за силу ума, за разум, за душу, за горячее сердце. И вдруг какая-то странная дисгармония. Като как-то очень подозрительно. В 1856 году на скамье подсудимых оказывается сборник стихов. Это сборник "Цветы зла" французского поэта Шарля Бодлера, с которого начинается история декаданса. Понимаете ли, мы живём в самое жирное время Европы. Да, голодно. Да, холодно. Да, пролетарий совсем уже другой смотрит из-под своих на глаза на двинутый кепки гневно на этот зажравшийся мир. Там что-то возникает. Сейчас гляди, всё РНТ и будет лучше, но почему-то все ждут, что будет не лучше. Для начала. А что будет хуже? Почему судили за безнравственность во Франции? Представляешь, во Франции в XIX веке за безнравственность? Что там должно быть? Да, это уже повод для того, чтобы прочитать. А он там сомневается в Боге. Ладно, ладно, всё, гате, я все эти мысли потом вырежу. Вот, да. Так что и осудили его только в 1946 году, оправдали по инициативе Франком. Четвёртый раз был суд. То есть и появляется умонастроение, которое называют, поскольку начинаются они с Франции, с Парижа, этой мекки европейской культуры XIX века. Её называют декаданс. Упадок. Появляется настроение упадка. Не пойми, с каких дел. Не пойми, с чего. И этот упадок касается не только литературы и искусства, а, ого, как касается. Потому что вы видите, что происходят какие-то грандиозные разрушения в этом самом искусстве, в литературе и прочее. Но куда бы вы не ткнули в этом периоде, вы видите, как рушится всё, всё, всё, всё, всё в дребезг. Была прекрасная наука, называется человеческой душой. Вот видите, это не потому, что вы невесте дурачки, с которых мне приходится краснеть, так говорить, что это теология, психология. Да, а потому что не на слуху наука, этика. Прекрасная наука. Чуть что — не алгебра. Поено, должна быть прекрасная наука. А на смену ей приходит вот это ваш чистой еврейский рекет. Да, приходит наука психология. Она чисто еврейская. Это слова мамаши из клана Сопрано, осту всех психоаналитиков. Психоаналитиков из прекрасного сериала. Вот так что да, появляется преимущество в австрийской науке, во французской науке. Появляется новая наука — наука психология. Не о том, каким человек должен быть, а какой он есть на самом деле. Вы-то все думали о том, что вы все разные, а тянете к хорошему? Нет, вы все одинаковые и тянете вы к тому, чтобы убить одного родителя, насиловать другого. Да, а что ты захи? Просто ты хочешь выращивать герани, кошек, а она хочет уты пионеров, кукурузе, понимаешь? А в остальном вы одинаковые, конечно, у вас просто разные средства. Как побороть этот младенческий сексуальный комплекс? Вот и всё, он с вами, вы родились уже с ним. Да, то есть ты не помнишь, как ты родился, с чем ты родился. Да, ты говоришь, что ты кричишь, а ты кричал, когда рождался, от того что ты уже понимал, что тебя будет душить младенческий сексуальный комплекс, с которым ты вот сейчас борешься, как все мы, при помощи науки. Этика пришла, психология — всё рухнуло, всё развалилось. Это примерно то же самое, что в веке. Эти учёные, раньше-то гении всякие, они без того подкрас мерно пространству, они без того, того гляди, пытались его расшатать. Но мы-то не на то живём, чтобы мы позволили. Стала удовлетворять запросам науки, она осталась. Она прикольная, она классная, она лучше всего объясняет то, что у нас на расстоянии вытянутой руки. А в нашем маленьком мире всё на расстоянии вытянутой руки, как в пятиэтажной панельке, вот, понимаете ли? А вдруг всех стало интересовать то, что и глазом ты не углядел, вот или маленькие эти штучки, или огромные штуки. А что касается земли, то писал Александр, поэт-просветитель, что "век был шар земной кромешной мглой окутан. Да будет свет!" И вот явился Ньютон. А в XX веке продолжил поэт: "Но чёрт недолго ждал реванша, пришёл Эйнштейн, и стало всё как раньше". Угу, перевод Маршака. Вот, угу. Так что вот двойная эпиграмма. Век XX и всё обрушилось, всё в дребезг. И это в дребезг коснулось, ну хотите, живописи, потому что в живописи, какой бы она ни была, это совершенно неважно. Рисуете вы там сладенькие попки королевских любовниц, чтобы они висели в будуаре в виде всяческих Нив, или вы рисуете кокетливых святых, жирных в мученической собственной пытке — это совершенно всё равно. В картину можно войти, она трёхмерная. Вы, начиная с 1420 года и до импрессионистов, могли мысленно войти в любую картину. Хотите к святым, хотите к покам, куда хотите — это не вопрос морали, это вопрос пространства. Есть трёхмерное пространство, вы уже глядите и там. А начиная с шестидесятых годов XIX века с французов исчезла трёхмерная перспектива. Вы не можете войти в картину импрессиониста, она плоская, там нет иллюзии мерного пространства. Перспективная живопись оказалась бесперспективной. Всё пришло к концу. Вы, конечно, можете продолжать рисовать золотые купола церквей, пасущихся на фоне коров на зелёных лугах и шишки мишки, что хотите, можете рисовать, перева фотографии, как профессор Шишкин. Вся вкуса и таланта туда. Вот чем меньше вкуса и таланта, тем быстрее прода. Уверяю, если бы Великий Роден, Великий скульптор, если бы он ваял там не врата, не вечную весну какую-нибудь, если бы Кош копилки делал, то разбогател бы ещё больше. Таких бы кошек поделал, персик. Так что это всегда бывает трудно продать талантливую работу во всех областях, как ты знаешь. Бездарность гораздо проще. Вот, ну это мне ли вам рассказывать? Слушайте, давайте мы не будем меня заставлять говорить банальности. В конце концов, это вы знали без меня. Вот так что, то есть и сейчас. Слушай, если ты сейчас нарисуешь в трёхмерном пространстве грешницу с вот таким вот выменем, с вот таким вот этим ресми, гор Рика, пока это де святые итальянские. Вот теперь считается этичным. Вот это как бы соединение стерво, гипертрофированно эро и БДСМ, вот оно даёт непрозой результат. По пути к дому художников, где, кстати, висит примерно то же самое, ты можешь в переходе приобрести себе такую картинку или нарисовать и продать её за 2 дня: день на рисование, день на продажу — всё нормально. Вот так что трёхмерное пространство обрушилось в живописи, оно рухнуло в музыке. И вы вправе сказать: "А в музыке нет пространства, это временное искусство, там никакого пространства нет". Она вот есть во времени, а потом нет. Да, но в XIX веке музыку сравнивали в начале века с живописью и поэзией, а в конце века — с математикой, архитектурой. Музыка — структура. Раньше вы думали, что под музыку надо картинки представлять? Нет, какие там картинки? Пинком категория программной музыки. Най, чёрт, она там нужна. Музыка — это математические соотношения, а стало быть, можно сделать и так, и сяк. И вообще всякая математика, вот что вы называете математикой, а не нормальные люди, ко при математике возникают палочки, яблоки в неопределённом количестве. Вот, да, а здесь, стало быть, и в музыке можно такие же куста устраивать, как в математике. И вот появляется двенадцати тонная музыка Шонберга. А ты под неё картинки не представишь. Не "Вальс цветов", не "Танец пастушков" — ты не представишь под музыку Шонберга. Музыка есть, картинок нет. Вся музыка XIX века была, как говорил Ортега и Гассет, реалистичной. Под неё мы представляли реалистические картины. А в XX веке так уже не сделаешь. В XX веке всё иначе. Так что произошли разрушения повсеместно, в частности, они происходят как в науке, в живописи, в музыке, в любых сферах, понимаете ли? На самом деле, если бы я был специалистом немножечко более широкого профиля, чем этот мир, нет. Если бы я знал всё, а не почти всё, почти знал, то я бы вам рассказал, наверное, про историю моды, как она изменилась. И я убеждён, что было бы всё то же самое, что было бы. Так что в моде изменилось что-то. Всем захотелось носить что-то другое, не то что прежде. Даже сейчас, вот не будучи специалистом, я вот смотрю на вас, и все одеты вроде одинаково, сиротски, и все по-разному при этом. Ну вот как состоятельные сироты, как вроде и не бедно, но всё-таки глас нужен. Вот и то же самое происходит и в литературе. В литературе происходит крушение этого уютного трёхмерного пространства. Возникает ние той литературы, которая новее, а новейшее мы не любим, нам не нравится новейшее. Вот это за всех, за вас говорю, никому не нравится новейшее, всем хочется нового. А когда люди говорят про новое, они имеют в виду всё то, что было только с мут пуговицами, понимаете? И тут им подкидывают новейшее, а новейшее никому не нравится. Отказываются от этики — это совсем не то. А вся история культуры — это сплошная череда пробуждений. Как и в вашей жизни, если посмотреть на жизнь каждого из вас, то есть вам своими глазами свою жизнь, как я смотрю на свою, всё сплошная череда пробуждений. Только я научился что-то в себе понимать, как у меня меняется возраст. Примыкающим этим бессвязным к тому, что в общем-то жить можно. Ползать с пелёнки, тут всё встал, пошёл, детство. Ну ладно, ты стал лучшим из детей, тут мать честная, что-то со мной произошло. Да, начинаешь, пошёл в школу — ад. Да, началось отрочество. Только ты в этом отрочестве ворвался в твою жизнь Эрос, ты не знаешь, что с ним делать, но научился. С 14 до... постепенно начинаешь, только ты научился, наступает юность. И тут, ВС, чему ты научился? Оказывается, уже совершенно не тем нужно делать что-то совершенно другое с таким страшным чудовищем, как женщина. Кто знает, как она выглядит? Да, это же вообще ад, женщина, представляешь? 14 лет, женщина — страшно, страшно. Вот, то я тебе говорю об этом. Да, только ты только научился что-то, а жить вдвоём, тут выясняется, понимаешь ли, что скоро вас будет уже трое. Появляется третий оператор в этой бессмысленной, но уважаемой нами семейной скре. Да, два человека, которые совершенно друг друга не понимают, рождают третьего оператора, которого вообще понять невозможно. Появляется ребёнок. Да, и вот начинается ваша молодость. Да, ребёнок, потом второй, Рено, вторая же, потом третий. Рето стали зрелым человеком, с вами перестало что-то особенное происходить лет 35-45. А там глядишь, что-то вдруг раз, и что-то с вас испортилось. Как-то вроде такие же, совершенно только с морщинами какие-то, ну слегка жирные, ну веге. Ну рассказывайте один тот же анекдот, что раз в одной и той же компании. Да, да, ну тянете за молодёжью, ти корони на варикозных ножках, воз собой в НАТО. Комфортно в этой жизни, она меняется. ВС тос меняется, вы пытаетесь понять себя, и всё поменялось. Вот и то же самое в культуре. Как только культура наконец-то объяснила себе, что она такое, как только коллективный разум человечества решил, что можно перевести дыхание, тут всё поменялось. И обстоятельства вокруг. Парадокс, но истина часто говорит на языке парадоксов. Что Первая мировая война позволила человечеству перевести дыхание. Типа, ну наконец-то, апокалипсис, мы заждались. Всё к тому клонится, потому что чувствуем, что конец света. О, непонятно, что делать, чемоданы собирать, продукты покупать, что делать. И тут возникает адское безумие, к которому мир не был готов. Все понимали, ну что такое катастрофа? Там, ну, Великая чума XIV века, которая выкосила 3/4 Европы. Ну, как бы можно это понять. Ну, там Великая французская революция, ну, ну, катастрофа, конечно, да, что там сказать. Ну, Тридцатилетняя война, ну, Столетняя война, ну, туда-сюда, да. Но чтобы вот так, чтобы не пойми с каких дел это произошло, все пытаются придумать, почему. Все пытаются объяснить, используя старые механизмы, они не работают. Только что Гегель объяснил, наконец, как устроен этот мир, и тут же перестало всё работать. Только-только объяснил. Все мы решили, ну так, завтра мы им займёмся. А завтра не было. Завтра вы просыпаетесь все другие, в другом возрасте, с другим лицом, по внешности, вероисповедания, ход мысли — всё поменялось. И надо опять начинать всё сначала, как и всякому человеку, который, как только он дошёл до какого-то пика своего познания, кажется, вот-вот, ещё. Понимаете? Вот взмах крыльями, взлетели с лужайки аж на колодец, понимаете? Потом взмахнул, взлетели с колодца на плетень, потом взмахнув, взлетели с плетня на рду, и смотрите, и перед вами только открытое небо. Остался один шаг, слезли с из керды и пошли дальше пастись по курятнику, чтобы на следующий день опять взлететь гордо на колодец. Никак не получается этот последний шаг. Мы всё время поднимаемся, падаем, поднимаемся, падаем, поднимаемся, падаем, и нам опять нужно всё начинать сначала. Вот таким оказался и рубеж XIX-XX века. Что мы придумали совокупно, вся Европа, все умные люди, и у глупых людей тоже что-то в голове возникло, похожее на мысль, соображение. Мыслью у них тоже возникло что-то похожее, и только это произошло, и как всё поменялось. И вот эта Первая мировая война подтвердила то, что мир стал совершенно иным. Мы от глухого, то есть это как разговор глухих. Вроде бы разговор, участие в нём собеседник обязательно, хотя и чисто формально. Но мир сошёл с ума, мир стал другим. Мир изменился. Иными словами, подытоживая, в европейской культуре можно назвать два величайших поворота. Об этом мне сказал мой учитель, Александр Викторович Герни, и с той поры я думал, думал, думал его мыслями. Они в конце концов стали казаться моими. В конце XIX века изменился человек. Оказался важен не внешний человек, а внутренний. А в конце XX века изменился мир. Оказался важен не трёхмерный мир, а оказался важен тот мир, в котором живёт мой внутренний человек. Вот весь XIX век ушёл на адаптацию этого изменившегося человека к меняющемуся миру, к новой меняющейся концепции мира. Так что это то самое простое. Это сейчас я вам рассказываю то, что осуществляя переход от разговора о XIX веке к XX, от XIX века с его романтиками, реалистами к XX с его модернизмом, постмодернизмом. И тут же первым делом я рушу собственное заявление, название своего курса, которая создаёт некую программу, которая даст вам ожидание, что есть некий модернизм и некий постмодернизм. Я мало того скажу, что и романтизм, и реализм, на мои глаза, это вы сами придумаете, как это назвать. Я вам расскажу сам феномен, по всей вероятности, что происходит. А как это назвать? Лучше вы сами придумаете. Мне кажется, это у вас лучше получится. Мне вообще нравится, когда вы говорите в двух словах, как это всё называется, и я дальше выдаю ваши мысли за свои. Мне это очень нравится, мне это очень импонирует. Спасибо, чку. Вот, ну и не только ты. Вот так вот, смотрите-ка. В частности, что рухнуло в начале XX века? Рухнуло линейное понимание не только времени как процесса. Представляете, как там в жизни одного человека, то есть времени типа, ну, понимаете ли? Да, что такое время? Так тик-так, тик-так. Конечно, сейчас нас больше интересует, что находится между тик и так. Да, то есть вот это вот время. Да, но вообще говоря, время — это тик-так, тик-так. ВС понятно, это поняли по запи ли. Так вот, но в XX веке, опять-таки, имманентно, никому, кажется, насколько я знаю, в голову не приходит доказывать иное. Это имманентный принцип, принцип линейного развития исторического процесса, а стало быть, и история в каждом отдельном случае, то есть история литературы, филологии, история живописи, искусства, искусствознания и так далее. В конце концов, в XX веке все просто сказали, что всё — история, сказал Люсьен Февр. Вот, чтобы все как-то успокоились. Никто не успокоился, но хотя бы стало немножко полегче. Достаточно одного термина — история. Что это значит? Никто не знает. Ну, в общем, ладно. Так вот, когда мы смотрим на историю, она в общем-то здорово сложилась к XX веку. В три штучки: античность, средние века, Новое время. Античность — это детство культуры, как назвали его Унтерфур. Это дикость, то есть это пубертат, это подростковый возраст, когда человеку больше нравится ломать, чем строить. А Новое время — это благосервис, тася. Ну, в общем-то, уже взрослым, с ним можно иметь дело. Так что три части в историческом процессе очень удобно. И для запоминания число три запоминается хорошо, без прописи, всё на виду получается. Новое время начинается, опять-таки, то есть вы понимаете, что я сейчас суммирую учёных. Я до кратких кратких штучек, которые легко запомнить. Новое время начинается с трёх штук. Три штуки. Какие? Первое — это, также я хотел сказать, да. Ну ладно, хорошо, про порох это ты сказал. Да, вот нам Егор подсказывает, что началось с кровавой битвы между двумя. Не важно, хорошо, с битвы при Павии. Да, угу, с битвы при Павии в 1525 году. Ну, сейчас можно сказать юбилей в битве при Павии. Два народа, которые меня не показывают, никто, что не надо. Посмотри. О, слушайте, кстати, вот Венера медицинская, посмотри. Не, вот, да, ну неважно, всё, всё хорошо, ладно. Хотел дату написать, ладно. Вот, короче говоря, первая битва с применением огнестрельного оружия. С той поры для того, чтобы укокошить человека, не надо красить с кривой саблей в зубах к нему, понимаете ли? Да, достаточно — пух, да и всё. И вот пони, кровь, мозг, всё бы. То есть битва при Павии, то есть сократилось расстояние для того, чтобы убить человека. Это эпоха великих географических открытий. Да, то есть де годы — это Великие географические открытия. Стало понятно, что мир... Леньки, ВС остальное найдём. Америку нашли, и всё остальное. Где-то недалеко от уже мир стал не бесконечный в своей круглости, а стал, в общем-то, законченный шарик. Мир стал меньше. Ние, это не рукописные книги, за которыми нужно ехать какому-то отдельно взятому мудрецу и отдельно взятую библиотеку, какой-то крошечный европейский город, известный тем, что в нём есть одна э книжка. А эта мысль стремительно расходится по миру. Итак, три великих открытия. Начинается новое время, которое делает всё меньше, меньше, меньше, меньше, меньше, меньше. Этот шарик остался, но он становится совершенно компактным на наших глазах. Сейчас он вообще крошечный. Вот, Новое время, и всё это, ну, здорово получается. И также здорово получалась история культуры. Она тоже линейная. Она движется от античности, вот, дет греки. Мы все знаем, как они выглядят, сделано с римляне. Это как цепь заимствования из Греции. Вот затем провал на время христианства, но возрождается. Возрождение возрождается греческая культура в римском изводе. В римском варианте стиль Возрождения, он сменяется, да, то есть собственно высокое Возрождение в Италии, потом разочарование, упадок, маньеризм. Из него вырастает барокко. Барокко уступает иррациональные, женственные, криволинейные, уступает сухому, мужественному, прямолинейному, параллельно перпендикулярному классицизму. Образный правления тот приходит в просветительский классицизм с его культом разума. Э, да, тот издыхает в муках, в Великую французскую революцию. Наступает романтизм, за романтизмом реализм, за реализмом критический реализм. И дальше должно быть что-то, что всё бы объяснило, какое-то словцо такое же забористое, которое бы создало или прояснили, определило макрообъектив направление, такое настроение. Да, вот потому что вот Бодлер — предтече символизма. А символизм — это направление. Да, направление, короче, направление. Потому что это везде такое направление. Нет, такое не кажется. Почему это натурализм? Да, который рождается из-за реализма. Натурализм — это, да, направление. А символизм, ну и символизм, то же самое время. Да, вы говорите, что вот импрессионизм только в живописи. Ну, конечно, только в живописи, исключая Марселя Пруста, например, или там Вирджинию Вулф. Они тоже импрессионисты. Когда про Клода Дебюсси на писали в двадцатые годы, что импрессионизм, то значит, это, ну, это универсальное направление. А после него что было? Не знаем, что после него было. Так вы не знаете, так никто не знает, поэтому это называем постимпрессионизм. Да, постимпрессионизм. Это что? Это направление. Да, направление. А кто такие постимпрессионисты? Ну, Ван Гог и Гоген. А кто ещё? Мало Ван Гога одного. Так это раз направление, два человека. Ну ладно, ладно, постимпрессионизм. Давайте будем считать, что постимпрессионизм — это Матис. А вы же говорили, что это фовизм? Я этого не говорил. А вы хотели сказать? Да, ладно вам. Рассказывайте, хотел это сказать, а по поражению лица видно, что вы хотели сказать. Продидизм — это направление. Да, направление. За ним один Арети, который просто выставлялся вместе с импрессионистами. Про него сказали, что он дикий импрессионист. Они чатлист. А это фовист, понимаете? Или дикий. Да, вот вам и направление. Да, прекрасно. А в это время какие-то хулиганы, вот один болван взял со свалки, стащил велосипедное колесо, выставил велосипедное колесо. Да, Марсель Дюшан — это что? Искусство? Искусство. Это я, кстати, могу объяснить, что это искусство и что это за искусство. Да, им в придурков. Дада, детская лошадка, как деревянная такая. Да, так что это дадаизм. Но из него вырастает сюрреализм. Сюрреализм — направление, конечно, направление. А кто во главе этого направления сюрреализма? А, нет, Андре Бретон. Дали из них выгнали. Дали не сюрреализм, потому что его выгнали оттуда, из кружка сюрреализма, дано с позором. Вон, вон, вон оттуда. А сейчас при слове "сюрреализм" кроме Дали никто больше не пристаёт перед глазами. Даже Бретон, сходя в гроб, тот сказал, что без Дали, кажется, истории сюрреализма уже не расскажешь. Сказал оскри вставными зубами. Вот, понимаете, склоняюсь рамо над могилой. Вот так вот, такие дела, братья мои. И дальше, как и супрематизм, и авангардизм, и фовизм, и чего только нету. Нет такого нечестного художника, который не полет открывал направление. Все подражатели возникали каждые 10 лет, понимаете? Не был свидетелем. Вот о чём говорит вся эта нахлобучка термина. То есть кажется, ты ждёшь, что тебе наконец-то объяснят, что значит каждый из них. Что значит вот черты сюрреализма в творчестве Лорки? Я читаю, и мне это совершенно неинтересно. Это не потому, что я не знаю, и мне не интересно, а потому что я чувствую, что за этим стоит какая-то яйце головая искусство, литература, от которой нет никакого смысла. Потому что вся эта россыпь этих терминов — это указание на то, что нет одного термина, который бы всё определил. Но и всё-таки есть. Есть термин, его придумали англичане, первый его использовали немцы в конце XIX века. Статья Фридриха Шлегеля об искусстве. Про искусство названо и в духе античности, когда сначала идея, потом воплощение, эстетика. А ныне называем то есть новое или новое, называет он его. Первое использование слова однокорен — модернизм в науке, конец XIX века. А затем это слово появляется в русской литературе, литературоведении. Это хорошо. В Германии, в Австрии, во Франции используются другие термины, не термин модернизм. Модернизм — это английский термин, который, если переводить его на доступный язык простаков вроде нас с вами, то это всё новое. Всё новое в значении того, что вот вам термин типа "новое". Но пока это новое продолжается, не волнуйся, мы придумаем, как его назвать. Время прошло, наступила Вторая мировая война, которая позволила забыть о Первой мировой войне, как примерно ваша вторая несчастная влюблённость заставила забыть о первой несчастной влюблённости. Так вот, Вторая мировая война вытесняет воспоминания. И что мы вообще не знаем, как назвать, ибо что наступает после нового? Да, вот и тогда появляется ещё один бессильный термин — постмодернизм. Типа, а что случилось после того, как новое перестало быть новым? Этот термин на кривых квадратных колёсах кое-как, и потье, никто и не знает. Вот в этой самой ситуации мы находимся сейчас. Так что я вкратце рассказываю вам впечатляющие о том, о чём мы будем говорить, о том, как яйцеголовые мужи Европы, модернизм — это интеллектуальный комплекс направлений, как они будут пытаться рассказать одновременно и про внутренний мир, и про внешний мир, и про новые концепции времени, и к чему они придут, и к чему нас всех приведут. То есть мы с вами сейчас отправляемся. Надевайте все панамки, короткие штанишки, берите с собой сачки, бутерброды, и мы все отправимся с вами в глухую топь, заблуждаясь в чудовищное болото, в чудовищное урочище. На этом болоте, за блуждающими огоньками, за этим булькающим сероводородом, понимаете ли? Вот куда мы с вами отправляемся. То есть вы уже с открытым забралом идёте туда, а попутно я вам буду рассказывать о тех явлениях, из которых складывается модернизм и постмодернизм. Лучшее, что запомните об этом в самом начале — это тот образ разбитого зеркала искусства, который опд за Мом учителем покойным, который говорил мне о том, что искусства всегда сравнивали с зеркалом. Оно отражало мир по-разному. Это могло быть различное зеркало, оно по-разному отражало мир. Могло это быть выпуклое зеркало, вогнутое зеркало. Вогнутое, да, свойство линзы, всё нормально. И вот вам, пожалуйста, Эсмеральда всем красоткам, красотка Квазимодо всем уродам, собор всем собором. Собор, да, вот оно ваше зеркало романтизма. Или у Виктора — рассеивающее зеркало. Вот он вмещает весь мир, да, потому что отражает всё больше, больше, чем его собственно. Это тоже нау опти, вот сами знаете. То есть оно вот таким животом. И в конце века словно бы это зеркало упало и разбилось. И каждый фрагмент этого зеркала не похож на другой, но все они похожи на зеркало и отражаются друг в друге. Вот этот образ — это то, что более всего за всю жизнь дальней. Я тогда был крошечным мальчиком вроде вас, ан ходил на лекции к Михайлову, и с той поры я убедился только в том, что всё так и есть. Пока, то есть, во всяком случае, лучших слов для того, чтобы определить, что такое модернизм XX века, я не нашёл. Ну а теперь передаю это вам, ибо что мне делать дальше с этой мудростью? Как вся гуманитарная мудрость, она хороша только в том, что ты передаёшь её своим ученикам. Это её единственное назначение. Спасибо за внимание. Всего доброго. Будьте здоровы.

Назад

Залогинтесь, что бы оставить свой комментарий