ЯКОВ КЕДМИ: Пугачевой в Израиле не нашлось места

ruticker 07.03.2025 7:25:26

Текст распознан YouScriptor с канала STMEGI TV Первый еврейский

распознано с видео на ютубе сервисом YouScriptor.com, читайте дальше по ссылке ЯКОВ КЕДМИ: Пугачевой в Израиле не нашлось места

Мы попросили присоединиться к нашему эфиру человека, который ценой собственной свободы отстаивал право на эмиграцию в Израиль. К нам подключается боевой офицер, общественный деятель, политолог Яков Кедми. Здравствуйте, Яков! Спасибо большое, что нашли время для нашего эфира. Расскажите, пожалуйста, как проходила ваша иммиграция? С какими сложностями вы столкнулись, когда были в отказе? Я ехал в страну, у меня не было никаких ожиданий. Я, к примеру, могу сказать, что когда мой покойный отец узнал, что я добиваюсь выезда в Израиль, он меня спросил: «А как ты там будешь жить? Сможешь ли ты там учиться? Где ты будешь жить вообще? И на что ты будешь жить? Что ты будешь делать?» Я сказал: «Я не знаю. Мало того, я сказал, что меня это не интересует. Я приеду на месте и устроюсь, буду жить так, как живут все. Я еду туда, чтобы жить с этой страной той жизнью, которой она живёт. Как смогу, так и устроюсь». Он говорит: «Но это же несерьёзно! Как серьёзный человек может это делать?» Он говорит: «Ну, в 19 лет ты должен быть всё-таки более серьёзным». Я говорю: «Ну так я еду». Второе — это то, что я приехал молодым, в 19 лет, а начал в 21 год. Я был без семьи, то есть на мне не лежала ответственность ни на что, кроме самого себя. А сам я всегда справлюсь, и неважно, что я буду делать. Как и люди, которые приезжают более взрослыми, более сложившимися семьями, у которых есть совершенно сложившееся, верное или неверное, представление и какой-то жизненный опыт, и они хотят и надеются, что будет продолжение того, чем они занимались. Я со своими друзьями-единомышленниками оценивали, а что хотят евреи Советского Союза, когда они едут в Израиль. То общее такое полушутя, что было всё как в Советском Союзе, только без обхсс. Как в Советском Союзе, в семидесятых и даже в восьмидесятых годах. Они хотели, чтобы всё было как в Советском Союзе, только без обхсс. Поэтому многие люди приезжают сегодня, не имея точного правильного представления о стране и живя ещё в своей России. Когда их представление об этой стране столкнулось с действительностью, которая оказалась немного или много другой, то же самое происходит в Израиле. Ещё меньше они приезжают в страну, которую они не знают. Они приезжают в страну только потому, что им стало неудобно в той стране, в которой они жили, справедливо или несправедливо. Они ожидают, что в этой стране будет всё, кроме тех неудобств, которые были в той стране, откуда они приехали. А всё остальное будет как было, включая кофе. И тогда начинаются проблемы. Всегда эмиграция, и в данном случае речь идёт об эмиграции, как бы мы не относились к этому, называя это аллей, они иммигранты. Они уезжают из той страны, в которой они жили. Они не едут в Израиль, они едут в Израиль только потому, что из всех возможностей, которые у них есть, это наиболее лёгкое, наиболее осуществимое. Но кроме примитивного поверхностного представления об Израиле, о еврействе и о самих себе как о евреях, и вообще обо всём мире, у них больше ничего серьёзного, глубокого нет. И любая эмиграция — она сложная. Надо оторваться от того мира, в котором человек жил, начиная от погоды, начиная от окружения, начиная от того, что ты видишь из окна, от людей вокруг, разговоров, шумов. Они вдруг оказываются в пространстве, в котором они ничего не понимают. Люди, которые говорят, если они не говорят по-русски или, ну, кто говорит по-английски, понимают. А что их связывает с этими людьми? То, что сетать — это попытка как-то увязать действительность со своими иллюзиями. Но действительность совершенно другая. Они способны её понять? Они делают усилия, чтобы её понять, или они делают усилия как-то устроиться? Поэтому большинство эмигрантов всегда устраиваются. Я приехал в эту страну, чего бы ни было, меня не интересовали. Как смогу, так и буду жить. Это моя страна, и вот как весь народ живёт, так и будет. А люди более зрелого возраста, более сложившиеся, они приезжают без... потому что, ну, устроимся и пытаются устраиваться каждый в меру своей способности, а ещё больше в меру своих финансов. Потому что для них устроиться — это решить основные проблемы: что жить, чем заниматься и как обеспечить будущее себя и своих детей, если они у них есть. Поэтому большинство из них, приехавших, врасти в страну, понять, особенно такую сложную, как Израиль, особенно такому сложному народу, как еврейский народ, он очень сложен, он очень многообразен. И понятие прижиться в новой стране — это тяжело. Даже после операции, ну, человек, рана должна зажить, кости должны срастись, ткани должны срастись. А тут надо срастись с чем-то, что... А что тебя связывает с этим? Ну, кроме вот какой-то даже не идеи, что вот это моя страна, мой народ, и это взаимно. На них не смотрят так, как смотрели на нас, когда мы приехали в конце шестидесятых, в начале семидесятых. И отношение населения уже другое. Ну, приехали иммигранты, когда говорят по-русски, говорят по-английски, говорят по-французски. Ну, они все не беженцы, но не иммигранты. А миграция — это процесс долгий, и иногда он вообще никогда не кончается, и очень тяжёлый и трудоёмкий. И потом это не просто привыкнуть к израильскому кофе вместо тыквенного кофе, а надо отказаться от того, что у тебя было там. Отказаться трудно, пока у тебя не будет что-то вместо этого. А чтобы было вместо этого, то старое может этому мешать. Надо очень хотеть, и должны быть к этому внутренние силы и внутренние способности у каждого человека, кроме внешних объективных обстоятельств. Поэтому большинство из них не врастают в Израиль. Они как-то приют, если можно так сказать, к определённым формам русскоязычного Израиля, который тоже относительно, только относительно в Россию, в Израиль. Потому что довольно значительная часть русскоязычного Израиля живёт в русскоязычном мире, и русскоязычный Израиль и ивритоязычный — они не всегда тоже самое. Это другая атмосфера, другие ценности, другой способ получения оценки информации, другой менталитет. И вот к этому Израилю они как-то пытаются прицепиться. Они прицепляются, но остаётся тоже... Это пройдёт много лет, пока это будет. Я знаю семьи в Израиле, которые приехали. Вот знаю одну семью, они приехали, потому что надо было уехать из России. Да, у них были деньги, есть деньги, они живут и приехали с ребёнком. И всё. И вдруг, когда я почувствовал, что они врастают в Израиль, а ребёнок вырос, ему надо идти в армию, и он начал добиваться, чтобы попасть в самые элитные части, воевать в этой стране, в которую он приехал. Он не знал ничего, когда он приехал, кроме того, что он еврей, и то частично, и то мама у него не еврейка. И он добивался и делал всё, что возможно, чтобы попасть в самые элитные части. В само тогда они начали понимать, а что такое израильская армия, а что такое... То есть этот процесс дети затягивают. И не зря в Израиле, когда я приехал, кто абсорбирует новоприбывших в Израиль? Это их дети, когда они вдруг начинают жить другой жизнью, другими понятиями. И тогда через детей они начинают воспринимать эту страну, этот народ и себя в этой совершенно другой. Но это занимает время, и при условии, что дети их тоже становятся частью этой страны, а не у всех это происходит. Это тоже зависит от воспитания, от возраста. Поэтому процесс этот идёт, и они начинают постепенно. Кто быстрее, кто меньше. А потом они будут смеяться, кое-что, если появится тыквенная кофе в Израиле. Ну, они будут радоваться, но они будут воспринимать его не так, как в Москве, потому что и кухня израильская изменилась. Я помню израильскую кухню, то есть рестораны и всё остальное, что здесь было, и виды еды, которые были, когда я приехал, и сегодня это несравнимо. Но сегодня это тоже процесс. Страна развивается, когда люди начинают развиваться вместе со страной, жить её проблемами. Они становятся их проблемами. Это помогает. Вот то, что они приехали во время специальной операции в России, которая началась в начале 2020 года. Но сейчас они оказались в стране, которая вела войну, и тогда они живут этой войной. Это уже их повседневная жизнь. Они меньше живут тем, что осталось в той стране, откуда они уехали. Они живут нашими тревогами, нашими проблемами. Они начинают в них входить, не всегда понимая, недостаточно знаний, недостаточно опыта. С привычкой бывшей российской и советской больше полагаться на слухи и сплетни, чем на информацию. И этот процесс идёт медленно. Он закончится так же, как у всех. Я хочу рассказать вот когда начали из Германии после Третьего года, и приехали немецкие евреи из Германии, самые грамотные, самые интеллигентные, то есть люди из самой развитой страны в мире, тогда с немецкой европейской культурой на Ближний Восток, тот Израиль, который был с этой грязью, с этим шумом, с этой бедностью, со всем. И тогда тоже было. И это не полуанекдот, как на стройке в Израиле работают рабочие в костюме с галстуком, и один даёт другому, передаёт кирпич, говорит: «Профессор, дай ему кирпич». Тот говорит: «Так и...». Но это тоже было. Это тоже было. А евреи из Ирака, когда приехали в сорок девятом-пятидесятом году, там слышал одного, он говорит: «Папа, пошёл. Мы приехали, и папа пошёл». Тогда не было Министерства асор, в отделение сохну, что-то выяснять с галстуком, и пришёл к этому чиновнику, который сидел в шортах, заган майки и в сандалях. Один на другого смотрел и никак не мог понять, кто это такое. Он смотрел на него, этот иракский еврей, привыкший к британской системе в Ираке, банковский работник. Это государственное, чего он выл, как пурим на праздник. Кто вообще ходит в галстуке? Это тоже было. Всё нормально. Это процесс болезненный, сложный, долгий. В большинстве случаев заканчивается успехом, частично. А в большинстве не. Я почувствовал себя в Израиле полностью только через год в армии. То есть это уже было. Я в Израиле был уже два года. И хотя я приехал, я знал иврит и со всем настроением, но когда я почувствовал, когда уже год не говорил на русском, по-русски, и когда всё, что я жил, это был тот Израиль, который был, армия, армейские друзья в армии, всё, что происходило. И вдруг я понял, что всё, я живу вот этой жизнью. Советский Союз, родители ещё были в Советском Союзе, всё, что там происходит, проблемы с времи, всё это было, но это отошло на задний план. Вот когда начнут жить настоящей полной жизнью этой страны и частью этой страны, тогда процесс абсорбции пойдёт. Это то, что происходит с этой тыквенной, хотя иммиграции, хотя я первый раз услышал это понятие тыквенная миграция. Я не слышал и вообще я почти с ними не сталкиваюсь, и мои дети почти с ними не сталкиваются. Это незначительно по тем размерам, которые сегодня в стране. Ну, около 8 миллионов евреев, и приезжает из России, допустим, 5000 человек, ну 25.000 человек — это на менее 10.000 семей распыляют. А в разных... И живя каждый в своём окружении, на первых парах почти нет места, где столкнуться, где в кафе, когда сидишь и видишь за соседним столом. Моя супруга, я по-моему рассказывал случай, она пришла и говорит: «Ой, я что сегодня видела». Она с подругами пошла в одно кафе на берегу моря, говорит: «Мы приходим, там какой-то шум, и мы стали в стороне». Ну и какая-то женщина там скандалит, добивается что-то, говорит, и послушали, она говорит по-русски. И говорит, такая пожилая женщина, мы знали Аллу Пугачёву, пришла в кафе. А в кафе мест нет, ей говорят: «Мест нет». Но она говорит: «Я Алла Пугачёва». Как нет? Найдите. Они говорят: «Вы не заказали, мест нет». И вот начинается конфликт. Она не понимает, как так, для неё нет мест. А девочка, которая стоит при входе, она не понимает, а что эта старуха от меня хочет, которая не говорит на иврите, говорит на своём английском. Ну, я же ей объясняю, мест нет. Какая разница, кто ты? А мы стоим в стране и понимаем. Это тоже проблема абсорбции. Может, это выглядит гротескно, это не против Аллы Пугачёвой, это просто сталкиваются два мира: иллюзорный мир, в котором она жила, и реальный мир, в который она приехала. А в этом реальном мире ей того места, которое было в том мире, у неё нет, но она этого ещё не понимает. Это то же самое происходит со всеми приехавшими, неважно, откуда приехали. В тот мир, в котором вы жили, то место, которое вы занимали, то оценка себя в этом мире уже не существует. Здесь другой мир, и вам надо заново пытаться найти своё место в этом мире, а вряд ли оно будет таким, каким было там. Этого никогда не будет. И есть ещё один случай, который я тоже рассказывал, по-моему, в интервью с вами. И это понял с самого начала, потом каждый раз подтверждал, когда я встретился в Нью-Йорке в конце шестидесятых годов, когда я первый раз сказал в Соединённых Штатах сёстрами моей бабушки, которые уехали в году в Соединённые Штаты. А половина сестёр и моя бабушка остались в Советском Союзе. И я встретился, я с ними говорил, они говорили по-русски, потому что и английский их был тот ещё. И через полчаса разговора с ними я понял, они остались в отношении России на уровне развития 1915 года, царской России, Первой мировой войны. Не только понятия России, а вообще общие понятия в жизни. Развитие иммигрантов обычно в новой стране заканчивается, потому что они отрываются от той среды, которая их воспитала и которая их создала. А привыкнуть и влиться и развиваться в новой стране мало кому удаётся. Это очень сложно. И вот даже возрасты останавливаются в своём общем развитии на тот день, когда они покинули свою страну. И мы это видели даже с людьми успешными, как, например, был в Израиле такой великолепный юморист Фрам Кишо из Венгрии. Венгерские евреи приехали сравнительно молодыми, остались живы, пережили катастрофу, выжили. Великолепный юморист, один из лучших в Израиле, он уже умер, но до конца жизни он так и остался с одной стороны великолепным юмором и хорошо писал на иврите. А австро-венгерской интеллигент, и самым большим успехом он пользовался в Германии, в Швейцарии, в Австрии, потому что он так и остался в душе и по своей... Несмотря на то, что полностью влился в Израиль, он так и остался австро-венгерской мирового масштаба. Но так что это может продолжаться дальше. Это естественно, не надо этому осуждать, не надо к этому относиться отрицательно. Это процесс тяжёлый, серьёзный процесс. И я ещё скажу вот что. Меня одна из самых сильных впечатлений на меня произвела вещь, которая вроде бы не относится к нашей теме. Сейчас восстановили старые граммофонные записи. Я слышал запись с выступлением Императора Александра III. Так он обращается, он говорит, его голос сильный, такой голос. Я был в шоке. Он говорил с тяжёлым немецким акцентом. Меня поразило это тяжёлый немецкий акцент. Я знаю немецкий акцент и на иврите, и на русском. И тут, да, есть вещи, от которых невозможно избавиться. Император всея Руси, который родился, потомок от дома Романовых, говорит по-русски с тяжёлым русским акцентом. Хотя он жил в России, это было уже незадолго до его смерти. Что эти вещи, это не только акцент, эти вещи остаются на всю жизнь, от них невозможно избавиться. Но он всё равно, несмотря на свой тяжёлый немецкий акцент, я представляю, какой акцент был у Екатерины. Он так и остался и в памяти, и в истории. Один из успешнейших императоров России, и многие справедливо считают, что если бы он остался жив, вся история России была бы другой. Может быть. Он был один из величайших императоров России, так же как и Екатерина Великая с тяжелейшим немецким акцентом. Я помню русский, русско-польский акцент, русский бенна нав Леви, американский акцент Гомер, британский Авен, то есть и особый говор израильский. Но особый — это говор с израильской долины. Маша Даяна тоже иврит, но другой. Ну что делать? Спасибо большое, уважаемый Яков, за ваши ответы и комментарии.

Назад

Залогинтесь, что бы оставить свой комментарий